Любовь-нелюбовь - Анхела Бесерра

Пациентку звали Виситасьон Этерна, но каждый раз, приходя к Фьямме, она называлась новым именем, в зависимости от того, какая из ее личностей в тот день брала верх. Фьямме были известны уже сто семьдесят пять из них. В то утро Виситасьон явилась в брюках и рубашке цвета хаки, таком же кепи и высоких солдатских ботинках. В таком виде она воз-никла перед секретаршей, заставила встать и ответить ей военным приветствием, а потом потребовала ответить, на месте ли субкоманданте Фьямма. Секретарша, уже знакомая с Виситасьон, подыграла ей и, как могла вежливо, пригласила сесть и минуточку подождать. Акцент и наряд Виситасьон не оставляли места сомнениям: в Гармендию-дель-Вьенто прибыла революционный лидер Фидела Кастро с целью освободить город от засилья янки. Секретарша, не дожидаясь указаний, отменила сразу четырех пациенток: знала по опыту, что, когда Виситасьон является в этом образе, ее беседа с Фьяммой немилосердно затягивается.

Фьямма поднялась навстречу Виситасьон с плохо скрываемой неохотой. Про себя она думала, что не заслуживает такого наказания, тем более в день, когда она должна закончить свою первую большую работу и как раз хотела сбежать домой пораньше. Но она любезно предложила Виситасьон пройти, пригласила сесть. Фидела садиться не стала. Расхаживая по кабинету, она обрушила на Фьямму нескончаемую речь о несправедливостях, творимых американцами по отношению к жителям Гармендии. Говорила о всеобщем равенстве, продовольственных карточках, о сверхрасе атлетов и профессионалов. Убеждала гармендийцев запереть ворота города и патрулировать улицы двадцать четыре часа в сутки, чтобы не допустить возможного вторжения. Призывала не желать ни чужого богатства, ни своего. Требовала штрафовать каждого жителя города, нарушающего революционные законы, и заклинала молодых людей, которые хотели жить и оставаться молодыми, объединяться в боевые группы и участвовать в парадах соратников по борьбе. Выкрикивая всю эту чушь, нашпигованную коммунистическими и диктаторскими лозунгами, Фидела Кастро размахивала руками и щедро брызгала слюной. Семь часов слушала ее Фьямма, пытаясь если не вразумить пациентку, то, по крайней мере, заставить ее вернуться к реальности, снова стать Виситасьон Этерна. Но ее усилия ни к чему не привели. Чем больше она старалась успокоить Фиделу, тем больше та неистовствовала. После семи часов словесного поноса и брызжущей во все стороны слюны Фьямма поняла, что больше не может, и решила одним махом и завершить прием, и навсегда покончить со своей профессией. Проклиная восемнадцать лет жизни, погубленные в этих четырех стенах, послав к черту карточки, личные дела, записные книжки, ручки, магнитофоны, пленки, кассеты и ученые книги, она поднялась из-за стола, на ходу снимая халат, и выскочила из кабинета, резко хлопнув дверью. Бросив со словами: "Теперь здесь все твое", белый халат на стол секретарши, она выбежала на улицу. В душе ее пела радость, а в голове звучало: "Что ты делаешь? Опомнись!" — но она, чтобы не слышать упреков совести, громко повторяла: "Все кончилось! Все кончилось!" — и прохожие с удивлением оглядывались на нее, не понимая, что же кончилось.

Она шла и шла, пока ноги не отказались нести ее. И оказалась на том же пляже, где познакомилась с Мартином. Она села на песок. Постепенно шум волн успокоил ее, и она смогла все спокойно обдумать. А обдумав, пришла к выводу, что никогда в жизни не делала того, что хотела, а делала лишь то, чего от нее ждали. Сейчас, когда ей нечего было терять, потому что она уже все потеряла, она больше не хотела копаться в несчастьях других женщин — ей нужно было разобраться со своими.

Фьямму все больше привлекала мысль серьезно заняться скульптурой. За годы работы она накопила достаточно средств, чтобы позволить себе это. Наконец-то она сможет осуществить давнишнюю мечту! Она никому ничего не должна, и ей тоже никто ничего не должен. Ей уже почти сорок, давно пришло время начать новую жизнь. Хотя бы заняться делом, которым ей действительно хочется заниматься. Фьямма задумалась над тем, что будет с ее пациентками, но потом призналась себе, что это ей все равно. Она поднялась на ноги и что было сил швырнула в море ненавистный мобильный телефон, потом испустила громкий крик свободного человека, и волны, накатив на берег и намочив ей ступни, прошептали ей в ответ: "Даааа..." Она будет жить для себя. Впервые в жизни будет эгоисткой, и пусть говорят, что хотят. Фьямма пожала плечами, словно говоря: "А мне-то что до всего этого?" — так она делала в детстве, и отец всегда ее за это наказывал. Сейчас этот жест помог ей утвердиться в своем решении. Никогда еще она не чувствовала себя такой беззащитной перед жизнью. Да, был Давид, но Фьямма чувствовала, что его присутствие не избавляет ее от одиночества — она еще не впустила его по-настоящему в свою душу: в ней пока жил Мартин, и ни для кого другого места почти не оставалось.

Она вошла в воду прямо в одежде. Вода была теплой и приятной. Фьямма чувствовала себя так, словно ей снова было пятнадцать лет. Ей хотелось плавать, нырять и просто лежать на воде, наслаждаясь полной свободой. Выйдя на берег, она разделась, избавившись вместе с одеждой от предрассудков, навязанных мнений, лживых улыбок и семейных преданий. Несколько часов она медитировала обнаженной, в позе лотоса, под убаюкивающий шум моря. Ей казалось, что она наполняется светом, идущим из самой сути ее существа, где тлел слабый огонек надежды, и начинает парить над песком.

Она никогда не вышла бы из состояния блаженной левитации, если бы на плечо ей не опустилась рука Давида Пьедры. Он вернул ее на землю, а потом снял с себя рубашку и надел на Фьямму, прикрыв ее наготу. Он прождал ее дома весь вечер — знал, как важен для нее этот день: она так хотела закончить работу! Потом, спохватившись, что уже полночь, а она так и не появилась, он в тревоге бросился на улицу Хакарандас, где была консультация Фьяммы. Он пришел туда впервые — знал, что Фьямма не любит, когда вторгаются в ее пространство. Дверь была распахнута настежь, по полу были разбросаны бумаги, сломанные кассеты, распотрошенные магнитофоны. При виде этого хаоса Давид еще больше встревожился. Сначала он подумал, что в кабинете Фьяммы побывали воры, но потом услышал странные звуки, прошел в следующую комнату и увидел там женщину, одетую в военную форму, — совершенно одна, почти в полной темноте она несла какую-то чушь о революции. И тогда он понял, что речь действительно идет о воровстве, но не о материальном, а о духовном: эта женщина крала время Фьяммы. И та не выдержала и сбежала. Он искал ее по всем любимым Фьяммой уголкам, пока наконец, обойдя всю гавань, не решил пойти туда, куда ноги приведут его сами. И нашел любимую там, где меньше всего ожидал найти.

Он долго наблюдал за ней, но, видя, что Фьямма слишком погружена в себя, решился вывести ее из этого состояния и положил руку ей на плечо. Фьямма очень изменилась. От нее исходил покой. Зеленые глаза сияли глубоким светом. Давид обнял ее и почувствовал, как потянулось к нему ее наконец-то снова ставшее податливым и мягким тело. После разрыва с мужем она ни разу не была такой. Впервые за много месяцев она снова принадлежала Давиду телом и душой.

Давид не захотел нарушать очарование ночи и, обняв Фьямму, осторожно, словно она была из стекла, повел ее к машине. Когда они доехали до фиолетового дома и вышли, он взял Фьямму на руки. Она обняла его за шею, и они начали подниматься наверх по бесконечной лестнице. А когда наконец добрались до спальни, руки Фьяммы отпустили шею Давида и без-жизненно упали — она уснула глубоким сном. Давид уложил ее в постель укрыл и поцеловал. С той ночи, которую Фьямма провела в постели Давида под звездным небом, прошло пять месяцев.