София и тайны гарема - Энн Чемберлен

И вот теперь, когда дождь лил наконец и в Константинополе, там, среди гор Словакии, наверняка уже вовсю валил снег. А это означало, что очень скоро армии придется повернуть назад. Однако ждать этого придется еще долго, но не потому, что их предводитель печется о своем собственном здоровье. Такой уж человек был Сулейман.

Это были очень долгие шесть месяцев.

Пухлое личико Эсмилькан освещала ярко горевшая лампа. Глаза ее были прикованы к шахматной доске, внимание целиком поглотила игра. Воспользовавшись этим, я незаметно наблюдал за ней. Она, несомненно, была красива. Нет, не той красотой, от которой у мужчин захватывает дух, однако мягкость и нежность ее лица наполняли душу покоем и умиротворенностью. Таким же был и ее ум, подумалось мне. Вот и сейчас она с безыскусной радостью ребенка наслаждалась любимой игрой, но ни азарт, ни ревнивое желание победить во что бы то ни стало не доставляли ей такого удовольствия, как наши разговоры. Все это было похоже на детскую игру.

— Увы, сколько ни в чем не повинных людей гибнет во время войн, смысла которых они даже не понимают! — воскликнула госпожа. — Я молю Аллаха, чтобы он был милостив к этим бедным душам, поскольку они отдали свою жизнь ради защиты истинной веры.

Несмотря на свою детскую привычку каждую шахматную партию превращать в нечто вроде игры, Эсмилькан оказалась сильным игроком. Однако в этот раз получилось по-другому. Хотя и эта партия, как бывало раньше, клонилась к ее победе, моя госпожа внезапно потеряла всякий интерес к игре. Пару раз я намеренно «подставлялся», делая вид, что не замечаю, как над моим «шахом» нависла смертельная угроза, однако Эсмилькан, вместо того чтобы тут же съесть его, делала в ответ какой-нибудь дурацкий ход — то ли нарочно, из-за какого-то детского упрямства, то ли просто потому, что мысли ее блуждали где-то далеко. Она подолгу морщила лоб, делая вид, что изучает положение на доске, но на самом деле смотрела совсем не на нее. Я видел, как отблески огня в жаровне пляшут в ее карих глазах. Если она не поостережется, подумал я, то на этот раз победа наверняка останется за мной. И уж тогда я не откажу себе в удовольствии съесть маленькую пешку, которую она торжественно нарекла Эсмилькан.

— Эсмилькан, — предупредил я и осторожно тронул ее руку, такую же белую, как та слоновая кость, которой была инкрустирована шахматная доска. — Госпожа, ты меня слышишь?

Вздрогнув, она со вздохом повернулась ко мне, но вдруг какой-то неясный шум, донесшийся откуда-то снизу, из селамика, мужской части дворца, заставил нас обоих вскочить на ноги.

— Кто это может быть? — испуганно спросила Эсмилькан, и я прочитал на ее лице странное сочетание самых разных чувств — радость и надежду, смешанную с отчаянием, и безумное желание поверить в то, что это приехал тот самый человек, которого она так долго ждала. «Мой супруг!» — прочел я в ее глазах.

В той комнате, где мы с Эсмилькан играли в шахматы, находилось окно, закрытое резной деревянной решеткой. Выглянув из него, можно было бросить взгляд в парадную гостиную селамика. Окно было сделано специально по предложению Сафии. Сафия была непоколебимо уверена и не уставала это повторять, что ее подруге будет куда проще, поладить с мужем, если она станет больше интересоваться делами своего супруга, а для этого ей было бы неплохо слышать его переговоры с чужеземными дипломатами и послами, оставаясь при этом невидимой. Это позволило самой Сафие стать частой гостьей в нашем доме — естественно, когда она приезжала в город. Сама Эсмилькан редко подходила к окну: она терпеть не могла подглядывать и подслушивать, что было просто не в ее натуре. Поэтому до сих пор от окна нам не было никакого проку. Зато теперь мы, не сговариваясь, ринулись к нему и в спешке едва не сшиблись лбами.

Меджнун, наш старый привратник, распахнул дверь и проводил в комнату мужчину, лицо которого было нам обоим незнакомо. Затем Меджнун кликнул Али, тот мгновенно прибежал на его зов и спросил, что он может сделать для нашего гостя. Мужчина, ничего не ответив, молча протянул Али какой-то маленький предмет, который сжимал в кулаке.

— Это перстень моего супруга! — прошептала мне на ухо Эсмилькан.

Я тут же убедился, что она не ошиблась, поскольку Меджнун с Али тут же засуетились и, низко кланяясь, принялись помогать незнакомцу снять с себя насквозь промокшую одежду и устроиться поудобнее.

Наконец мужчина разделся, и я смог хорошенько его рассмотреть. Это был человек высокого роста, очень широкоплечий, но не настолько, чтобы казаться уродливым. Должно быть, ему было не больше тридцати. Темные, вьющиеся усы, шапка таких же темных, курчавых волос без какого-либо намека на седину. Съехавший набок тюрбан, когда-то, вероятно, был белым, но сейчас, насквозь пропитанный водой и забрызганный грязью, он являл собой печальное зрелище. Декоративный плюмаж, некогда украшавший его, давно уже утратил и цвет, и форму, так что сейчас даже трудно было поверить, что когда-то он был сделан из шелка, а не вылеплен шутки ради из куска дорожной грязи. Тюрбан незнакомца украшала пряжка с драгоценным камнем, ранее, вероятно, призванная придерживать гребень из черных перьев, однако сейчас гребень исчез — скорее всего, его сорвало ветром.

Когда незнакомец стащил с себя промокший от дождя плащ, мне удалось наконец разглядеть, какого цвета его шальвары — и то только лишь потому, что выше пояса они остались сухими. Шальвары оказались ярко-фиолетовые. Благодаря этому мы сразу же догадались, что и плюмаж на его тюрбане некогда был пурпурным. Это были цвета, выдавшие в нашем неожиданном госте одного из спаги-оглан[19], воина из личной кавалерии султана. Однако мы по-прежнему тщетно силились угадать его звание. В сущности, мы и теперь не знали о нем ничего, кроме того, что человек этот некогда отличился в бою. Об этом говорила его одежда, которой по повелению султана награждали одних лишь смельчаков. На поясе, чуть ниже сплошь затканного золотом жилета, который он отказался снять, болталась кривая сабля — ятаган. Рукоятка его сверкала самоцветами.

— Он чем-то похож на тебя, Абдулла, — прошептала мне на ухо Эсмилькан.

— Да, — насмешливым шепотом ответил я, — если бы Аллаху вдруг вздумалось превратить меня в спаги.

— Пойди, надо встречать его, Абдулла, — велела Эсмилькан.

К тому времени как я спустился, Али раздул огонь в жаровне и принес незнакомцу горячую воду для омовения. Я поздоровался, объяснил, кто я такой и передал ему привет от своей госпожи, добавив, что она очень рада его приезду. Наш гость благодарно кивнул, но из вежливости удержался, чтобы бросить взгляд в сторону резной решетки на окне, которое он, конечно же, заметил.