София и тайны гарема - Энн Чемберлен

Только после этого я оправился от смущения настолько, что осмелился рассмотреть незнакомца как следует. Должен признаться откровенно, что посмотреть было на что. Глаза мужчины, хоть и небольшие, несмотря на то что он держал их скромно опущенными, сверкали огнем. Его подбородок, давно не бритый и заросший щетиной, выдавал смелый и решительный нрав своего обладателя. Как я уже говорил, незнакомец был очень высок, великолепно развитое, мускулистое тело его казалось могучим даже для спаги, которые, насколько мне было известно, все свое свободное время посвящали физическим упражнениям.

Он шагнул ко мне, но не с тем важным и самодовольным видом, свойственным воинам-спаги, а с такой присущей только крупным хищникам грацией, словно хотел сказать: «Больше всего на свете мне нравится танцевать, бегать, прыгать, вообще двигаться, но мне приходится сдерживаться в вашем присутствии, поскольку я знаю, что потакать исключительно своим желаниям просто невежливо».

Но самым замечательным в облике этого человека была его улыбка. При малейшем намеке на шутку тонкие, по-мужски твердые губы его, раздвинувшись, обнажали ряд крупных, белоснежных зубов, и вы сразу понимали, что наш гость любит смеяться. Он похож на атаяф, подумал я, на булочки, которые в Турции пекут на свадьбу; внутри они заполнены медом и сладким кремом. Нужно было постараться как можно быстрее сунуть атаяф в рот, иначе его приторно-сладкое содержимое тут же начинало течь по подбородку. Даже сейчас, смертельно усталый после долгой дороги, все время держась настороже — во всяком случае, так мне почему-то казалось, — наш гость словно только и ждал удобного случая, чтобы рассмеяться. Уголки губ его упрямо ползли вверх, а тоненькие лучики морщинок в их углах ясно говорили о том, что их обладатель обладает счастливой способностью улыбаться даже в разгар битвы.

— Ферхад, — назвал он свое имя, почти не разжимая губ, будто боялся, чтобы лишний слог случайно не вырвался наружу.

Али принес горячего чаю, потом кое-что из еды, и наш гость накинулся на еду. Недоброжелатель добавил бы, что ел он жадно, если бы не та аккуратность и изысканные манеры, которые явно вошли у Ферхада в привычку. Сначала, потихоньку наблюдая за ним, я было даже заподозрил мошенничество: уж слишком старательно он скрывал свою усталость. Но потом отбросил терзавшие меня сомнения, убедившись, что сидевшему передо мной человеку пришлось проехать немало миль, к тому же в такую погоду, прежде чем он смог добраться, наконец, до нашего дома. Едва дождавшись, когда Ферхад утолит первый голод, я постарался втянуть его в разговор и выведать все, что приказала моя госпожа. Незнакомец между тем продолжал удивлять меня: покончив с едой, он не выказал ни малейшего желания облизать жирные пальцы, а вместо этого он ополоснул руки в чаше с ароматной розовой водой, что для простого солдата, согласитесь, несколько необычно.

— Откуда же ты сегодня приехал? — продолжал расспрашивать я. — Из Корлу?

— Я — нет, моя лошадь — да, — улыбнулся он. — А сам я четыре дня назад покинул Софию.

— Софию?! — ахнул я, выпучив глаза. — Но это же невозможно! От нас до Софии более трех сотен старых римских миль по прямой, как летит ворон.

Спаги только улыбнулся и молча пожал широкими плечами. У него явно и в мыслях не было дурачить меня или хвастаться. Спросили — что ж, он ответил, хотите верьте, хотите нет. И это убедило меня лучше, чем любые слова.

— Должно быть, у тебя очень спешное дело, — покачал я головой.

Спаги снова ответил только улыбкой и молчаливым пожатием плеч. В этот вечер мне так и не удалось вытянуть из него больше, чем я уже знал, поскольку, не обращая на меня ни малейшего внимания, он лег на один из диванов и тут же уснул мертвым сном, точно меня и не было в комнате.

Проснувшись на следующее утро, наш гость проглотил неимоверное количество еды, и Эсмилькан, которая все то время, пока он спал, решительно отгоняла от дверей комнаты хихикающих и сплетничающих служанок, снова послала меня к нему с наказом постараться выведать как можно больше. Я нашел его немного отдохнувшим и, если можно так сказать, более приветливым и добродушным, чем накануне вечером. Только вот, увы, разговорчивее он не стал.

— Конечно, вы наш гость, и мы будем только счастливы, если вы согласитесь остаться у нас столько, сколько захотите, — разглагольствовал я. — Но, видите ли, во всем доме, кроме меня и моей госпожи, нет никого, только старики и женщины. Поэтому, я думаю, будет куда удобнее, если вы согласитесь перебраться в казармы во дворце султана, где квартирует полк спаги. Да и вам там будет намного веселее.

Наш гость улыбнулся, словно давая мне понять, что готов простить мою вынужденную неучтивость, но опять-таки ничего не сказал.

— Передайте вашим женщинам, что у них нет причин чего-то бояться, друг мой. А если они не поверят, покажите им этот перстень. Думаю, он им хорошо знаком.

Я кивнул, глядя на большой агат самой простой формы — естественно, мы хорошо его знали!

— Могу только сказать, что приехал по приказу вашего и моего господина. И что на плечах Великого визиря, а заодно и моих собственных, лежит тяжкая ноша…

Может быть, если бы я повнимательнее отнесся к его словам, мне бы удалось догадаться, что он имеет в виду, по той горечи, что слышалась в его голосе. Но, увы… И мы прожили почти целый месяц под одной крышей, прежде чем страшная правда выплыла наконец наружу.

Прошло несколько дней. Дождь прекратился, и снова потеплело. К счастью, такой жары, как летом, уже не было, поэтому по вечерам в саду стало очень приятно. Освеженные дождем розы принялись цвести снова, причем с какой-то яростной одержимостью; ничего подобного прежде мне не доводилось видеть. Особенно они буйствовали вокруг беседки, где любила сидеть моя госпожа, их распустилось столько, что невозможно было разглядеть листья, — одни только бутоны и цветы наполняли воздух своим нежным благоуханием, от которого порой кружилась голова.

Ферхад подолгу пропадал в саду, бродя по дорожкам с улыбкой на губах и с таким довольным и умиротворенным видом, что если его и терзали какие-то тревоги, то о них можно было только догадываться. Моя госпожа тоже пользовалась любой возможностью, чтобы подышать свежим воздухом. И очень часто случалось так, что они спускались в сад почти одновременно — хотя, конечно, сад также разделялся высокой каменной стеной на две половины, мужскую и женскую.

И вот в один прекрасный день, вечером — наш гость к тому времени гостил у нас уже почти две недели, — я оставил госпожу в беседке, где она пела печальные песни, аккомпанируя себе на уде[20], а сам я отправился на базар, закупить кое-что для кухни, о чем меня накануне попросил Али. Прежде чем уйти, я предложил послать к ней служанку, чтобы госпоже не было скучно, но Эсмилькан решительно отказалась, заявив, что не надо никого будить ради такой безделицы, поскольку после обеда у турок наступает нечто вроде нашей сиесты. Тем более что она будет рада хоть немного побыть в одиночестве. Конечно, многие поспешат осудить меня за беспечность и пренебрежение своими обязанностями. Что ж, может быть, они и правы. В свое оправдание могу сказать только, что не видел в этом ничего дурного.