Петля Мебиуса - Илья Новак

Двое спутников, да и я тоже, сосредоточенно глядели на него, ожидая продолжения. Седобородый открыл рот, чтобы говорить дальше, и тогда, пролетев мимо моего левого глаза, в рот его вонзилась горящая стрела.

* * *

В автобусе народу немного, рядом трое мужчин, один сидит, двое стоят над ним. Взявшись за поручень обеими руками, я делаю несколько глубоких вдохов-выдохов. Вроде бы отпускает помаленьку, сердце бьется уже не так часто и тяжело. Вижу, как дрожат обхватившие поручень пальцы, и смотрю в открытое окно. Как раз начинается дождь.

– Летающих тарелок не бывает, – говорит один из тех двоих, что стоят.

Гляжу на него, вслушиваюсь в слова, чтобы как-то отвлечься от произошедшего. Коротышка в куцем костюмчике, лысенький. Двое других внимают ему с недоумением.

– То есть, допустим, у вас жена – стерва. И вот она с утра не в духе, все у нее валится из рук. Дети ее раздражают, вы нервируете, да еще лучшей подруге муж купил новое пальто, которое жене светит не скоро. – Он говорит с абсолютно непроницаемым, серьезным выражением лица. – И вот на кухне она вдруг начинает швыряться в вас посудой. Вам в голову летят ложки, ножи, блюдца и… Вот тогда-то… – Коротышка многозначительно поднимает указательный палец, а приятели растерянно на него глядят. – И вот тогда, говорю, и появляется то, что мы можем с полным на то основанием назвать «летающими тарелками». Но «летающих тарелок» в таком виде, – он тычет пальцем в серое небо за окном, – не бы-ва-ет!

Появляется контролерша, тощая и вредная. Почти каждое утро я ее вижу. Смотрит на меня и заводит свое обычное:

– Билетики покупаем… Проездные показываем, предъявляем…

Мужчины покупают билетики, а я сую ей под нос проездной. Контролерша эта – религиозная маньячка, по лицу видно. То есть внушаемая очень и без царя в голове. Глазки сусличьи, туманные и сладкие-сладкие, будто наполнены засахаренным медом. Она что-то невнятно лепечет, идет дальше, успев сунуть мне в руку листок.

Киваю как можно равнодушнее, чтобы не пробудить в ней надежду и не выслушивать потом пятиминутную проповедь. Когда она отходит в конец автобуса, я, украдкой развернув листок, читаю:

Та к уж устроены наши чувства, что страдания бесконечны,

а радость всегда конечна и ограничена – почему?

ОТВЕТЫ НА ЭТИ И ДРУГИЕ ВОПРОСЫ

ЦЕРКОВЬ

КОСМИЧЕСКОГО НЕСОЗНАНИЯ

(ДК «Хлебокомбинат», ул. Луначарского, 1/2,

пятница, суббота с 9.00 до 12.00)

Ага, знаю я эту церковь, она давно здесь. Дом культуры неподалеку от работы, каждый день, кроме выходных, по два раза мимо него курсирую.

Доносится звук удара. Скрежет, автобус наклоняется, мужчины рядом орут, сзади визжит контролерша. Я вцепляюсь в поручень, а машина кренится все сильнее. Пассажиры катятся по полу, я же повисаю на поручне. За окном проворачиваются, исчезая внизу, крыши домов, и потом остается только небо. Содрогается мироздание, небо подпрыгивает, дрожит, покачивается… нет, это я качаюсь на поручне. Подо мной пассажиры шевелятся в куче осколков и стонут.

Автобус перевернулся, лег на бок. Над головой открытое окно. Я подтягиваюсь, сначала одной, затем второй рукой хватаюсь за прорезиненные края. Болтаю ногами, морщусь от напряжения – и вылезаю наружу.

Внизу улица, прохожие глазеют со всех сторон. Виден багажник здоровенного джипа. Наверное, на мокром асфальте водитель не справился с управлением и звезданулся в автобус. По тротуару в нашу сторону бежит милиционер.

На заднице отползаю подальше от окна. Автобус выехал на газон, смял кусты, окружающие высокую ограду ДК «Хлебокомбинат». Помедлив, я спрыгиваю в эти кусты и тут только замечаю, что в суматохе потерял одну туфлю. Только этого не хватало! Встаю и хромая иду прочь, не обращая внимания на крики и гудки.

Произошло следующее: чтобы сквозь стук копыт лучше расслышать седобородого господина с палкой, я слегка повернул голову; рассказчик, ненадолго прервавшись, оглядел слушателей, желая удостовериться, что вполне завладел их вниманием, и раскрыл рот для продолжения своей истории; стрела с горящим наконечником пронеслась чуть выше моей щеки, то есть в непосредственной близости от глаза, и глубоко погрузилась в глотку седобородого.

Седобородый вскрикнул, а вернее сказать, издал нечто похожее на тот самый неестественный, исступленный скулеж, который перед этим тщился описать. Широко разинутый рот озарился огнем, старик вскочил, выпустив палку, и с такой силой подался назад, что лавка накренилась. Я очень плохо видел окружающее, так как в мой левый глаз будто ткнули тлеющей головней. Замычав от боли, я выпрямился, прижал к глазу ладонь. Двое других господ, чуть не полетевшие с лавки на дно тарабана, еще только приподнимались, не в силах поспеть за быстро сменяющими друг друга событиями, а седобородый, переступив через покосившуюся лавку и продолжая пятиться, сжал зубы. Его лицо исказилось, налилось кровью, глаза вылезли из орбит, щеки, сквозь кожу коих просвечивали темно-красные сполохи, избороздились морщинами крайнего напряжения – и в следующий миг он перекусил стрелу! Обломок с оперением упал, а седобородый отшатнулся к вознице, которому, надо полагать, стук копыт до сих пор мешал расслышать, что происходит позади него, и который, соответственно, все еще не знал, какая беда постигла седобородого. А тот налетел на возницу с такой силой, что просто-напросто сшиб его. От неожиданности взмахнув бичом и что есть мочи обрушив его на спину каурой лошадки, возница полетел вперед и тут же скрылся под тарабаном. Стремительности его исчезновения способствовало и то, что лошадка, получив столь сильный и нежданный удар, внезапно для всех и, вероятно, для самой себя, заржав, ринулась вперед с проворством, которое на первый взгляд отнюдь не соответствовало этому с виду покладистому и робкому животному.

Мы все полетели на дно повозки и столкнулись между лавками. Двое мужей, размахивая руками, нечленораздельно вопили, я же плохо видел и понимал, что происходит вокруг – левый глаз мой нестерпимо жгло. Однако я нашел в себе силы приподняться, упираясь правой рукой в лавку (левая моя ладонь была все еще прижата к глазу).

Взору предстал седобородый, навзничь лежащий там, где раньше сидел возница. Дородное тело покачивалось, а голова с широко разинутым ртом – из него торчал кончик перекушенного древка – подскакивала всякий раз, когда колеса тарабана попадали на очередной ухаб. Каурая лошадка неслась вперед, не разбирая дороги, которая здесь поворачивала к центру города – именно по этой причине мы мчались уже не по утоптанной земле, но по кочкам и неглубоким канавкам, из каковых, по большей части, состояло поросшее травой и редкими зарослями узкое пространство, отделявшее город Урбос от Веселого леса.

Вскоре вокруг замелькали деревья. Тарабан подскочил так, что я рухнул на своих спутников. Они как раз медленно, охая и кряхтя, поднимались, и я сбил их обратно на дно повозки. Я сумел подняться вновь, а господа продолжали барахтаться между лавками, и вот тут-то один из них, отвлекшись ненадолго от собственных увечий и связанных с ними переживаний, со страхом глядя на меня, воскликнул: