Чекисты - Петр Петрович Черкашин (составитель)

Приезжий шел медленно, лавируя в толпе. Но внимательный взгляд заметил бы, что он, подобно суденышку, то и дело меняющему галс под капризным ветром, все же движется к определенной цели. И столкнулся лицом к лицу с человеком, дымящим сигарой.

Господина в широком пальто и с неизменной сигарой, часто являвшегося к московскому поезду, приметили давно. Без особых хлопот выяснили: Дональд Дэй, официально аккредитованный в столице Латвии корреспондент газеты «Чикаго трибюн». Но столь же несложно было догадаться, что заморского журналиста интересуют не столько новости буржуазной Латвии — здесь особых сенсаций не предвиделось, сколько информация из Советской России.

Он заводил знакомства с пассажирами поезда, приходившего из Москвы, с готовностью давал весьма дельные советы по части такси и гостиницы. И хотя Рига — многолюдный город, непременно попадался вновь на пути приезжего.

Если сопоставить вопросы, которые задавал корреспондент «Чикаго трибюн», получится совершенно определенная схема. Общительного журналиста интересовал экономический и, если можно так выразиться, нравственный потенциал Советской России. С любопытством расспрашивал он и о новых изделиях русских заводов, и о быте, заботах, настроениях. Но вот что любопытно: в газете, которую представлял журналист, добытая им информация не появлялась. На кого работает Дональд Дэй?

Плотный, медлительный финн учтиво приподнял шляпу. Господин с сигарой поощрительно улыбнулся, и пассажир на ломаном русском, а потом чуть-чуть смутившись, на чистом немецком спросил, где взять такси.

— До гостиницы?

— Если бы я знал, до какой, — озабоченно ответил приезжий.

Любезный господин назвал солидный отель. Через несколько минут приезжий, поблагодарив незнакомца по-фински и по-немецки, сел в такси.

И будь шофер чуть повнимательней, он приметил бы росинки в уголках глаз путешественника, разглядывавшего улицы и площади.

Вот переулок, которым четверть века назад шла женщина в черном платье. Одной рукой она сжимала ладошку мальчика в чиненной-перечиненной куртке, а в другой несла узелок. Они направлялись к полицейскому участку. Ага, вот и он... Только полицейский у входа сменил форму. Здесь ждали в 1905-м суда рабочие, разоружившие усмирителей. И был среди тех рабочих Михаил Адамович — старший. А вот и бульвар, где тот самый мальчишка, в куртке, украшенной еще одной заплатой, носился с пачкой газет. Тогда-то он, выкликая названия газет и сенсационные новости на русском, латышском, немецком, английском, делал первые свои «лингвистические» успехи. Сейчас покажется мост... А вот и мост через Даугаву — здесь латышские стрелки в девятнадцатом вели неравный бой с авангардом германского корпуса и кулацким ополчением. Что ж, видно, и на этот раз свидание с Ригой будет недолгим...

Вечером приезжий прошелся по шумной улице, заглянул в ресторан поужинать. Через минуту его приветствовал оказавшийся за соседним столиком господин, который на перроне присоветовал финскому коммерсанту гостиницу. И Дональд Дэй, который словно мимоходом, но весьма хитроумно объяснил медлительному и чуть удивленному коммерсанту, как это получилось, что они дважды за один день встретились в столь многолюдном городе. Как был бы тот господин изумлен, если бы узнал, что оба случая гость «запланировал» заранее.

Уселись вместе. Финский коммерсант был сдержан и скуп на слова. Однако чувствовалось: осведомлен отлично. Вежливо, но решительно отвел попытку соседа по столику уплатить за ужин, коротко бросил официанту: «Отдельный счет».

Сейчас они расстанутся... И Дональд Дэй предложил показать завтра утром гостю Ригу. Разумеется, случайно маршрут прогулки пролег мимо дома любезного гида, и гость не смог отклонить приглашение взглянуть на коллекцию деревянных кубков с латвийским орнаментом.

Прислугой коммерсанта оказалась миловидная девушка с белоснежной наколкой на русых волосах. Хозяин игриво молвил:

— Деревенщина! Старомодные нравы. Три года в невестах. Собирает приданое.

— Финские девушки серьезно относятся к замужеству, — сухо сказал гость.

Хозяин смутился и, сглаживая неловкость, заявил, что он именно за скромность и ценит горничную. И вообще Милда аккуратна и честна. А потом перевел разговор на свои столичные знакомства. Мелькнуло имя начальника рижской полиции...

Михаил Михайлович попросил товарищей, находившихся в Риге, навести справки о Милде Заринь, о ее женихе. И однажды в гараж, где работал механик Вилли Озолинь, явился гость из Москвы.

Механик нахмурился, услыхав имена земляков, которые в девятнадцатом ушли с боями на восток. «Не понимаю, о ком вы, господин...» — «Ладно, Вилли, мое имя тебе сегодня ни к чему, но эти ребята — мои однополчане. Латышские стрелки.»

До позднего вечера рассказывал он механику о сражении на мосту через Даугаву, о боях на Волге.

И однажды ночью Милда тихо открыла дверь — не парадную, а другую, ведущую с «черного хода» в кухню. Он пробрался в кабинет, к сейфам и, поколдовав над замками с шифром, открыл стальные тайники. Хозяин безмятежно спал, когда столь хитро «пойманный» им коммерсант раскрыл кожаный переплет первой папки.

Адреса, по которым уходила информация корреспондента-шпиона, оказались весьма полезными, но, пожалуй, самым скромным трофеем. Здесь аккуратно сложены были стопочкой списки с именами всех зарубежных резидентов, добывавших в Риге информацию о Советской России. Не зря, видать, Дональд Дэй числил среди своих приятелей начальника полиции... Самая крупная шайка работала на гитлеровскую разведку. И бумаги, подтверждающие ее связь с местной полицией, нашлись в очередной папке. А самой весомой находкой оказались списки «резерва», из которого черпались «кадры» осведомителей и террористов для засылки в Советскую Россию. Отдельно — имена и адреса агентов, уже перешедших границу и дожидавшихся своего часа в подполье.

Вот такая картина проступила, обрела четкие очертания — словно изображение на фотопленке, брошенной в ванночку с проявителем. Все документы в строгом порядке легли снова на свои места, дверцы закрылись, и погас узкий луч фонарика.

В день, оговоренный заранее, финский коммерсант любезно простился с Дональдом Дэем, поблагодарил за содействие, принял сувенир-кубок с орнаментом, рассказал на прощание пару весьма острых эпизодов из русской жизни и отбыл.

За тридцатыми — сороковые... Тривиальная истина — если иметь в виду лишь календарь. Но грозные сороковые годы не просто должны были наступить в положенный срок: они несли миру и горькие, и сладкие плоды, созревшие из семян, посеянных в тридцатые годы. Но вот беда — не всем людям и даже не всем государствам дано было познать вовремя цену и суть этих семян. Далеко не всем дано было предвидеть, какие всходы поднимутся из этих семян, столь разных. И далеко не все, кто предвидел, исполнены были решимости и желания выкорчевать, пресечь зло. Тридцатые годы — тяжелая пора, когда беспечность и неведение стали сродни злому умыслу.

Правду миру говорил Советский Союз. Дать отпор поджигателям войны, сплотиться перед лицом фашистской угрозы