Зайка - Мона Авад

В другой руке он все еще держит креветку в праздничной салфетке. Его волосы уложены в странную прическу, наверное, ему показалось, что так он будет выглядеть празднично или хотя бы презентабельно, или и то и другое сразу.

– Прости, Иона.

– За что? Я рад, что мы снова проводим время вместе, – улыбается он.

Я вижу у него под паркой рубашку, застегнутую на все пуговицы, и галстук с рисунком в виде «Крика» Эдварда Мунка. Официальный наряд Ионы, который он надевает на каждое важное учебное мероприятие.

– Я лучше пойду.

– Я могу тебя подвезти.

– Нет, ты лучше останься здесь. Некрасиво уже то, что я ухожу так рано. Не хочу и тебя уводить.

– Ладно. О, кстати, а ты нашла ту книжку?

– Какую книжку?

– Ту, которую ты искала, помнишь?

Ава бросает на меня взгляд в окно закусочной. Я сваливаю.

– Мне правда лучше уйти.

– Уже уходишь, Саманта? – спрашивает Фоско, вернувшись из кухни.

Они все настаивают на том, чтобы я осталась. Хотя бы на ужин. В конце концов, Рождество ведь.

– Нет, мне нужно вернуться домой.

Она провожает меня взглядом, в котором ясно читается: «Ох, Саманта, ну и что же это все-таки значит?»

Солнце снаружи слабое и тусклое, и висит высоко в небе. Мягко падает снег. Я вижу неподалеку дом Герцогини. Ненадолго предаюсь мечтаниям о том, как вламываюсь туда и поджигаю к чертям собачьим все ее бриллиантовые прелюдии. Сваливаю с полок аккуратно расставленные ряды латиноамериканских романов. Вылизываю до дна все ее полезные йогурты и разбиваю бутылочки с комбучей[59], хранящиеся в холодильнике. А потом вспоминаю о своей квартирке в противоположном конце города. Там холодно. В холодильнике шаром покати. Прямо перед тем как уйти, я высушила до дна последнюю бутылку местного вина. Прямо напротив меня – автобусная остановка, где я провожала взглядом того парня, когда он садился в автобус, а затем и сам автобус, пока тот не скрылся в ночи.

И тут, как по сигналу, он подъезжает к остановке.

* * *

– Простите, а куда именно идет этот автобус?

Водитель косится на меня сверху вниз единственным глазом.

– Да повсюду. А вам куда надо?

– Эм-м… Я забыла название улицы, – вру я. – Я пойму, когда увижу.

Он смотрит на меня безо всякого выражения. Мол, девушка, кто платит, тот и музыку заказывает, мне все равно.

Я расплачиваюсь за проезд мелочью, чтобы не показывать уорреновский проездной. Не хочу давать ему повод позлорадствовать. И сама не хочу становиться мишенью. Какой еще мишенью, спросила меня однажды Ава. Тогда я пояснила: Они думают, что все студенты в Уоррене – сплошь мажоры, а у меня нет времени объяснять, что я не такая, как все остальные здесь.

Судя по выражению ее лица, у нее прямо язык чесался ответить, что именно это и роднит меня с мажорами Уоррена.

Я оглядываю «безАвный» автобус. Людей в салоне мало, и выглядят они глубоко удрученными. Сидят на заклеенных скотчем сиденьях, скрестив ноги, отвернув в мутные окна свои мутные лица, и кажутся очень подавленными и оцепеневшими в тусклом свете автобуса и уличных сумерках. Я сажусь напротив старушки в ветровке, которая поначалу кажется мне немного похожей на мою покойную бабушку, во всяком случае внешне. И мне сразу становится спокойнее. Рядом с бабушками всегда спокойнее. Правда, одета она как не вполне здоровый человек. На шее у нее татуировка в виде паука в паутине. А еще она вслух читает порванный медицинский постер про шизофрению, висящий на стенке: «Шизофрения: у вас есть эти симптомы?» Каждый симптом она читает вслух и добавляет после:

– О, и вот это у меня есть!

И радостно кудахчет. Как будто читает кулинарный рецепт:

– …и радуется, что у нее есть все необходимые ингредиенты. Вот здорово, в магазин идти не надо! – слышу я шепот прямо у себя над ухом.

Дыхание щекочет короткие волоски у меня на затылке. Такое чувство, что кто-то прочитал мои мысли. Я резко оборачиваюсь.

Он сидит на потрескавшемся сиденье у меня за спиной. Наушники висят на шее, из них доносится Your Silent Face[60]. Сутулый, в черном пальто. Растрепанные волосы падают на глаза, похожие на мерцающие молниями серые тучи. Он улыбается мне так, словно мы старые друзья.

– Ну что? Нашла ты своего кролика, Саманта?

* * *

Я разглядываю его уставшее волчье лицо в тускломголубом свете салона. Он смотрит на меня, неотрывно, выжидающе.

– Ты сказал, он умер, – говорю я тоненьким голосом.

– Серьезно? – он смотрит в окно, хотя оно такое грязное, что за ним невозможно ничего рассмотреть.

Я замечаю у него на шее татуировку в виде черного топора. У меня по шее прокатываются мурашки, точно меня обсыпало колючими звездочками. Он снова переводит взгляд на меня. Его глаза кажутся одновременно и бесцветными, и впитавшими все возможные оттенки.

– А где твои подружки?

– Подружки?

Когда он смотрит на меня вот так, мне кажется, что моя грудная клетка распахивается как резные ставни. Весь тот огонь, что поддерживает во мне жизнь, обнажается перед ним, как на ладони – пожалуйста, бери.

– Они мне не подружки. Я их ненавижу, – слова струятся у меня изо рта, как дым, змеятся спиралями.

Он улыбается. Брызги света сквозь зеленую листву. Я лежу на влажной траве и смотрю, как по небу бегут облака. Слышу аромат мокрых, распускающихся вокруг меня цветов. Мне всего пятнадцать.

– Ладно, где же тогда девицы, которых ты ненавидишь, Саманта?

Клуб в моем старом городе. Я прижимаюсь спиной к битой кирпичной стене. Пальцы погружаются в светлые, колючие волосы незнакомца. У него лоб кирпичом, но рот – как алая мягкая подушка. На нем серебристая рубашка, сверкающая в темноте бара, как чешуя самой крупной рыбы в аквариуме. Басы нью-вейв эхом отдаются у меня в груди. Его рот – затянутый дымом колодец. И я падала в него, проваливалась без оглядки.

– Сейчас каникулы. Они разъехались по домам.

– Все на одном самолете? Кстати, а это не он вон там камнем летит к земле?

Когда он улыбается, я отчетливо вижу в его улыбке черты барабанщика блэк-метал-группы, которого некогда любила до дрожи в коленях.