Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Я был доволен, что мне доверяют.

Мистер Гхосал не знал, кто я такой, когда поручал мне эту работу, и лишь позже спросил о моем опыте.

Разбирать письма оказалось очень просто. Я быстро справился, чему Гхосал был крайне рад. Он был разговорчив и мог беседовать со мной часами напролет. Когда же он узнал обо мне больше, он посетовал, что поручил мне такую простую работу. Но я поспешил успокоить его:

— Пожалуйста, не волнуйтесь. Кто я и кто вы. Вы успели поседеть, трудясь на благо Конгресса, и вы намного старше меня. Я же — всего лишь неопытный юнец. Это я должен быть благодарен за то, что вы оказали мне доверие. Ведь я хочу помочь Конгрессу, а вы дали мне возможность разобраться в его работе.

— Ваше рвение похвально, — сказал Гхосал. — В наши дни молодые люди ничего не понимают. Конечно, я знаю Конгресс с самого первого дня его существования. Более того, я даже могу считаться одним из его основателей наряду с мистером Юмом.

Мы стали хорошими друзьями. Он настоял, чтобы я непременно с ним обедал.

Мистер Гхосал привык к тому, что его рубашку застегивал слуга. Я вызвался заменить слугу, и мне нравилось делать это, поскольку я очень уважал старших. Когда он узнал о моем серьезном подходе к столь простой обязанности, то перестал возражать, чтобы я оказывал ему эту мелкую услугу. На самом деле он был даже польщен. Обращаясь ко мне в очередной раз с просьбой застегнуть пуговицы, он любил говорить:

— Видите теперь, что у секретаря Конгресса нет времени даже на то, чтобы застегнуть рубашку. Он постоянно чем-то занят.

Наивность мистера Гхосала забавляла меня, но не вызывала ни малейшего нежелания помогать ему в таких мелочах. А польза, полученная мной от этих услуг, оказалась неоценимой.

С помощью Гхосала я буквально за несколько дней разобрался в работе Конгресса, а также познакомился с большинством его руководителей и понаблюдал за деятельностью таких лидеров, как Гокхале и Сурендранатх. Тогда я невольно отметил, сколько времени Конгресс тратит впустую, и с сожалением понял, какую важную роль в наших делах играл английский язык. Никто не пытался экономно расходовать силы.

Работу, с которой справился бы один человек, выполняли несколько, а многими важными делами не занимался никто.

Но как бы критически я ни относился ко всему этому, я достаточно снисходителен, чтобы считать, что невозможно, вероятно, трудиться лучше в сложившихся обстоятельствах.

Эти размышления спасли меня, и в будущем я никогда не недооценивал какую-либо работу.

И вот я наконец на Конгрессе. Огромный павильон, ряды многочисленных добровольцев и старейшины на помосте буквально ошеломили меня. Я гадал, где бы мне самому расположиться.

Обращение президента могло бы уместиться только в толстой книге. О том, чтобы зачитать его целиком, не могло быть и речи, а потому было зачитано лишь несколько абзацев.

Затем начались выборы в комитеты по различным вопросам. Гокхале взял меня с собой на заседания.

Конечно, сэр Ферозшах согласился рассмотреть мою резолюцию, но меня волновало, кто и когда представит ее членам соответствующего комитета. Каждая резолюция долго обсуждалась (разумеется, неизменно на английском языке от первого до последнего слова), и каждую из них поддерживал кто-нибудь из руководителей. Моя резолюция прозвучала бы звуком тихой дудочки среди барабанного боя тех, что предлагали ветераны, и к концу дня сердце мое билось все быстрее от беспокойства. Насколько помню, в конце утомительного заседания резолюции принимались со скоростью света. Всем не терпелось поскорее разойтись. В одиннадцать часов у меня все еще не хватало смелости выступить. Гокхале уже ознакомился с моей резолюцией, и я придвинулся ближе к нему, чтобы шепнуть:

— Пожалуйста, сделайте что-нибудь для меня.

Он ответил:

— Я ни на минуту не забываю о вашей резолюции. Но сами видите, в какой спешке они сейчас принимаются. Я не позволю, чтобы вашу пропустили, даже не заслушав как следует.

— Итак, мы закончили? — спросил сэр Ферозшах Мехта.

— Нет, у нас осталась еще резолюция по Южной Африке. Мистер Ганди долго ждал своей очереди! — крикнул Гокхале.

— Вы ознакомились с резолюцией? — обратился к нему сэр Ферозшах.

— Разумеется.

— Вы ее одобряете?

— Она неплоха.

— Что ж, тогда зачитайте нам ее, Ганди.

Я читал текст, дрожа от волнения.

Гокхале поддержал резолюцию.

— Принята единогласно! — раздалось сразу несколько восклицаний.

— В таком случае вам будет выделено пять минут, чтобы выступить, Ганди, — сказал мистер Вача.

Вся эта процедура не пришлась мне по душе. Никто не попытался вникнуть в суть резолюции, все слишком торопились разойтись. Лишь потому, что Гокхале уже одобрил резолюцию, остальные даже не потрудились понять ее!

Следующее утро принесло мне новые волнения по поводу моей речи. Мистер Вача вызвал меня на трибуну. Я встал. Голова шла кругом, но я кое-как справился с чтением. Кто-то размножил и распространил среди делегатов листки с поэмой, восхваляющей эмиграцию. Я зачитал и поэму тоже, а потом перешел к рассказу о трудностях индийских поселенцев в Южной Африке. Но как раз в этот момент мистер Вача позвонил в свой колокольчик. Я был уверен, что не говорил и пяти минут. Мне не объяснили заранее значение звонка: он предупреждал оратора, что у того осталось еще две минуты. Я слышал, как другие говорили и по полчаса, и даже по три четверти часа, но звонка для них не звучало. Я расстроился и сел. Однако мой все еще незрелый ум подсказал мне тогда, что именно в поэме содержится ответ на вопрос сэра Ферозшаха.

Против моей резолюции никто не возражал. В те времена едва ли существовала разница между делегатами и простыми гостями, все поднимали руки, и резолюции принимались единогласно. Мою ждала та же участь, а потому она вдруг потеряла для меня всякую ценность. И все же сам факт того, что ее одобрил Конгресс, радовал меня. Ведь одобрение Конгресса было одобрением всей страны, и это не могло не удовлетворить автора резолюции.

Сессия Конгресса завершилась, но у меня были назначены встречи с представителями Торговой палаты и еще несколькими людьми, с которыми я намеревался обсудить ситуацию в Южной Африке. Пришлось задержаться в Калькутте еще на месяц. Не желая жить все это время в гостинице, я обратился в Индийский клуб. Среди его членов было много известных индийцев, а потому я с нетерпением ожидал возможности познакомиться с ними и заинтересовать своей работой в Южной Африке. Гокхале часто захаживал в клуб сыграть на бильярде, и, когда узнал, что я остаюсь в Калькутте еще на какое-то время, он пригласил меня пожить у него. Я с благодарностью принял приглашение, но посчитал нескромным самому явиться к нему в дом. Прождав меня день или два, он привел меня к себе лично. Он не оценил моей сдержанности и сказал: