Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Брахмачарья означает контроль над чувствами в мыслях, словах и делах. С каждым днем я все больше понимал, как необходимы ограничения, описанные выше. Пределов возможностям отречения нет, как нет предела возможностям самой брахмачарьи. Истинной брахмачарьи невозможно достичь, приложив простое усилие. Для многих она и должна оставаться недостижимым идеалом. Человек, искренне стремящийся к брахмачарье, будет всегда осознавать свои недостатки, будет искать их корни, чтобы избавиться от них. И пока мысль не полностью контролируется силой воли, истинная брахмачарья отсутствует. Невольная мысль есть страдание ума, и укротить эту мысль значит укротить ум, а это гораздо сложнее, чем укротить ветер. И тем не менее Бог внутри человека помогает ему контролировать себя. Это не невозможно лишь потому, что трудно. Это великая цель, поэтому неудивительно, что нужно приложить великие усилия, чтобы достичь ее.

Только после возвращения в Индию я осознал, что подобной брахмачарьи нельзя достичь, приложив простые человеческие усилия. Раньше я ошибочно полагал, что фруктовой диеты достаточно, чтобы побороть все мои страсти, и я утешал себя мыслями о том, что больше ничего мне делать не надо.

Однако я не должен забегать вперед. Сейчас я лишь хочу сказать следующее: те, кто желает соблюдать брахмачарью, чтобы приблизиться к Богу, не должны впадать в отчаяние, ведь их вера в Бога сильна так же, как сильна их уверенность в собственных силах.

Объекты чувственности перестают существовать для правильно настроенной души, хоть вкус к ним остается.

Но и он исчезает с постижением Наивысшей сущности.

А потому Его имя и Его милосердие — надежда для того, кто стремится к мокше. Эту истину я постиг лишь после возвращения в Индию.

Я начал вести простую и удобную жизнь, но этот эксперимент оказался недолгим. Хотя я с любовью обставил свой дом, он совершенно не привлекал меня. Я снова стал экономить. Мне приходили крупные счета от прачки, а поскольку она не отличалась пунктуальностью, даже двух или трех дюжин сорочек и воротничков оказалось недостаточно. Воротнички приходилось менять ежедневно, а сорочки хотя бы через день. Подобные расходы показались мне чрезмерными, и потому я приобрел кое-что для стирки одежды, купил руководство по стирке, изучил его, а потом передал полученные знания жене. Разумеется, работы стало больше, но сама по себе ее новизна даже приносила удовольствие.

Никогда не забуду первый воротничок, который я выстирал сам. Я использовал больше крахмала, чем требовалось, утюг упорно не желал нагреваться до нужной температуры, а я, опасаясь сжечь воротничок, недостаточно тщательно прогладил его. В результате, хотя воротничок и получился вполне жестким, с него постоянно сыпались крошки лишнего крахмала. Вот так я отправился в суд, и коллеги-адвокаты посмеивались надо мной.

— Что ж, — сказал я им, — это был мой первый опыт стирки своего воротничка, вот почему с него сыпется крахмал. Но меня это нисколько не беспокоит. К тому же вы посмеялись в свое удовольствие.

— Но ведь в городе множество прачечных! — воскликнул один из моих друзей.

— Их услуги слишком дороги, — возразил я. — Стирка воротничка стоит почти столько же, сколько покупка нового. Кроме того, приходится зависеть от прачки. Нет уж, я лучше сам постираю свои вещи.

Но мне так и не удалось заставить друзей оценить такую самостоятельность по достоинству. Со временем я стал прекрасной прачкой, причем качество моей работы ничуть не уступало качеству работы прачечной. Мои воротнички были не менее жесткими и белоснежными, чем те, что носили мои коллеги.

Когда в Южную Африку приехал Гокхале, он привез с собой шарф, подаренный ему Махадевом Говиндом Ранаде. Он относился к подарку очень бережно и надевал только в особых случаях. Одним из таких случаев стал банкет, устроенный в его честь индийцами Йоханнесбурга. Шарф помялся, и его нужно было погладить. Отправить вещь в прачечную и получить обратно вовремя уже не представлялось возможным, и я предложил продемонстрировать свое мастерство.

— Я безгранично верю в ваши способности адвоката, но не прачки, — сказал Гокхале. — Что, если вы испортите шарф? Если бы вы знали, как много он для меня значит.

После чего с удовольствием рассказал мне историю подарка. Но я продолжал настаивать, гарантировал отличный результат, получил разрешение выгладить шарф и заслужил похвалу друга. Потом мне уже было все равно, даже если бы весь остальной мир отказал мне в доверии.

Я перестал зависеть не только от прачек, но и от парикмахеров. Все, кто побывал в Англии, обычно привыкают там бриться самостоятельно, но я не знал никого, кто научился бы стричь себе волосы. Мне пришлось освоить и это тоже. Как-то я отправился к английскому парикмахеру в Претории, и он с презрением отказался подстричь меня. Разумеется, я почувствовал себя оскорбленным, но незамедлительно приобрел ножницы и подстриг свои волосы сам, стоя перед зеркалом. Мне удалось более или менее справиться с волосами спереди, а вот затылок я совершенно испортил. Друзья в суде заливались хохотом.

— Что стряслось с вашими волосами, Ганди? Уж не крысы ли их погрызли?

— Нет. Просто белый парикмахер не захотел прикоснуться к моим черным волосам, — объяснил я. — И мне пришлось постричь их самому, пусть даже у меня и не получилось.

Мой ответ не удивил никого из друзей.

Парикмахер, если разобраться, не был виноват в том, что отказал мне. Он вполне мог потерять клиентов, если бы взялся обслужить цветного. Точно так же мы в Индии запрещаем парикмахерам обслуживать наших братьев из касты неприкасаемых. В Южной Африке я сталкивался с подобным отношением к себе неоднократно, и только убеждение в том, что это наказание за наши собственные прегрешения, помогало мне сохранять спокойствие и не гневаться.

Крайние формы, в которые вылилась позже моя страсть к самостоятельности и простоте, будут описаны ниже. Но семена были посеяны уже давно. Они нуждались только в поливке, чтобы взойти, зацвести и принести плоды. А с поливкой задержки не было.

Я вынужден опустить многое из того, что произошло в период с 1897 по 1899 год, и сразу перейти к Англо-бурской войне.

Когда войну объявили, мои симпатии были целиком на стороне буров, но я считал тогда, что не имею права широко заявлять о них. Я подробно описал развернувшуюся во мне внутреннюю борьбу в книге по истории сатьяграхи в Южной Африке и не должен повторяться сейчас. Тех, кого интересуют подробности, я отсылаю к страницам той книги. Пока же достаточно сказать, что моя преданность британскому правительству вынудила меня участвовать в бурской войне вместе с англичанами. Я подумал, что, раз я требую соблюдения своих прав как гражданин Британской империи, мне придется защищать ее. В то время я считал, что Индия сможет получить независимость только через империю. Я собрал как можно больше своих друзей и с превеликим трудом сумел добиться, чтобы нас приняли в армию в качестве отдельного санитарного корпуса.