Четыре сезона - Стивен Кинг

Змея снова победила, думает Чико. Все, конец.

Он поворачивается, направляясь к выходу. У двери оностанавливается и зовет Вирджинию по имени.

– Что тебе, Эд?

– Я сломал ей целку, – говорит он. – Иди взгляни: напростыне кровь. Что-то такое промелькнуло у нее во взгляде… Нет, показалось.

– Уйди, Эд, прошу тебя, уходи. Ты насмерть перепугал Билли.

Он уходит. «Бьюик» снова не заводится, и он уже решилотправиться пешком под проливным дождем, когда движок в конце концовпрокашлялся. Прикурив, он выруливает на шоссе 14. Что-то стучит в моторе…Плевать, до Гейтс-фолз он как-нибудь доберется.

Чико бросает прощальный взгляд на «додж» Джонни.

Джонни предлагали постоянную работу на ткацкой фабрике вГейтс-фолз, но лишь в ночную смену. Работать по ночам он был не против, говорилон Чико, к тому же там платили больше, чем на автодроме, но, поскольку отецработал днем, то Джонни пришлось бы в это время оставаться с ней наедине, всоседней с Чико комнате, а стены в доме тонкие, и слышно все великолепно… «Я несмогу с ней ничего поделать, – оправдывался Джонни перед Чико. – Ведь япрекрасно понимаю, что будет с ним, если он узнает. Но, видишь ли, я просто нев состоянии вовремя остановиться, она же этого и не желает. Ты понял, что яимею в виду, Чико? Конечно, понял, ты же ее знаешь. Это Билли пока еще мал длятаких дел, но ты-то уже взрослый…» Да, я знал ее и, разумеется, все понимал.Так или иначе, Джонни пошел работать на автодром. Отцу он объяснил это решениетем, что там он сможет по дешевке доставать запчасти для своего «доджа». Ну, апотом «мустанг»

Убил Джонни. Нет, не «мустанг» его убил, а эта сучка мачеха,таи что давай, старый драндулет, бывший когда-то «бьюиком», кати себе вСтад-сити и не глохни по дороге… Вот только бы еще избавиться от постояннопреследовавшего его запаха паленой резины, да от кошмарного видения кровавоймассы, бывшей его братом Джонни, расплющенной между «мустангом» и «шеви», сторчащими из дыр в белой футболке сломанными ребрами, от ослепительно-белогостолба огня, взметнувшегося ввысь, от неожиданно резкой бензинной вони…

Чико изо всех сил жмет на тормоз, распахивает дверцу и,сотрясаемый судорогами, выблевывает противную желтую массу в снег и грязь.Потом еще раз и еще… Мотор готов уже заглохнуть, но Чико вовремя жмет настартер. Тело его дрожит. Мимо проносится новенький белый «форд», обдавая«бьюик» грязной водой из громадной лужи.

– Торопится в Стад-сити, – бормочет Чико. – Фу, мерзость…

Во рту у него остался противный привкус рвоты. Даже куритьбыло противно. Поспать бы сейчас… Что ж, он, наверно, сможет переночевать уДенни Картера, а завтра будет видно, что делать дальше. Старый «бьюик» покатилвперед по шоссе 14.

Чертовски мелодраматичная история, не так ли?

Я ведь отлично понимаю, что никакой это, конечно, не шедевр,и что на каждой странице моего опуса следовало бы поставить штамп: «Творениелитературного ремесленника-недоучки», чем сие сочинение и является на самомделе. Сплошное заимствование, да еще с претензией: хемингуэевский стиль(исключая явное злоупотребление настоящим временем – к месту и не к месту),фолкнеровский сюжет… В общем, несерьезно. Нелитературно.

Но даже явная претенциозность не в состоянии завуалироватьтот факт, что эта чрезвычайно эротическая вещь вышла из-под пера молодогочеловека, чрезвычайно неопытного в таких делах (прежде чем написать«Стад-сити», я переспал всего лишь с двумя девушками, причем в обоих случаяхпоказал себя гораздо слабее моего героя Чико). Отношение автора к прекрасномуполу выходит за рамки простой враждебности, неся в себе некое омерзение: двегероини «Стад-сити» – потаскухи, а третья – глупенькая пустышка, из которой таки сыплются пошлости, вроде «Я так люблю тебя, Чико» или «Ты разве не зайдешь комне? У меня есть кое-что вкусненькое». Напротив, Чико – настоящийпарень-работяга, не выпускающий сигарету изо рта, прямо-таки передовойпредставитель трудящейся молодежи, любимый герой Брюса Спрингстина (которого, поправде говоря, никто еще не знал в то время, когда рассказ мой появился встуденческом литературном альманахе – между поэмой под названием «Воплощениямоего Я» и эссе о молодежном матерном жаргоне, написанном на этом самомжаргоне). Короче, неопытность и неуверенность автора в себе ощущается в каждойфразе этого, с позволения сказать, произведения.

И в то же время «Стад-сити» стал первым действительно моимпроизведением после пяти лет довольно бесплодных литературных упражнений,первым, которого я мог бы не стыдиться, несмотря на все его огрехи, весьмакорявым, но, согласитесь, жизненным. Даже теперь, когда я перечитываю рассказ,с трудом сдерживая усмешку в наиболее претенциозных и «крутых» местах, застрочками мне видится живой образ Гордона Лашанса, только, разумеется, ненынешнего автора многочисленных бестселлеров, не успевающего подписывать всеновые контракты, а того Гордона, который в один прекрасный день отправился сдрузьями на поиски тела погибшего пацана по имени Рей Брауэр.

Конечно, это плохой рассказ, поскольку автор его слышалслишком много посторонних голосов в ущерб единственному – внутреннему – голосу,к которому вообще стоит прислушиваться. Но это было первое мое произведение,где я описал места, которые я знаю, и чувства, которые испытал сам. То, чтоволновало меня на протяжении стольких лет, вдруг обрело новую форму ощущений,поддающихся контролю, и этот факт сам по себе наполнил меня неким новым,радостным ощущением. Взять, к примеру, кошмар моих детских лет: мертвый Денни,появляющийся из шкафа в его тщательно оберегаемой, превращенной в музейкомнате. Я вполне искренне полагал, что кошмар этот давным-давно забыт, и вдругон, слегка измененный, всплыл в моем рассказе. С той разницей, что герой«Стад-сити» способен контролировать возникающие у него при этом чувства.

Не раз мне приходилось бороться с искушением «причесать»этот корявый рассказ и даже, может быть, переписать его заново – временами ядействительно стыжусь его, но в то же время он мне дорог таким, какой он есть.Во всяком случае теперешний, начавший уже седеть Гордон Лашанс не смог бынаписать таких вещей, как, например, картина смерти Джонни или тени от текущихпо стеклу струй дождя на лице и на груди Джейн.

И еще одно: «Стад-сити» стал первым моим произведением,которое я не показывал родителям. Слишком в нем много было Денни, Касл-Рока и,главное, 1960 года. Слишком в нем много было правды, а правда всегда причиняетболь.

В моей комнате, располагавшейся на верхнем этаже,температура уже достигала градусов девяноста, а к полудню, даже с настежьраспахнутыми окнами, она наверняка поднимется до ста десяти. Хорошо, что мнесегодня не придется спать тут, в этой душегубке. Сама мысль о предстоящейэкспедиции привела меня в радостное возбуждение. Я сдернул с постели паруодеял, свернул их и при помощи ремня соорудил нечто вроде солдатской скатки.Затем пересчитал оставшиеся деньги – получилось шестьдесят восемь центов.Теперь я был полностью готов.