Четыре сезона - Стивен Кинг

В общем, можно сказать, что в раннем детстве я по-настоящемулюбил своего брата. Со временем это чувство сменилось неким благоговейнымпреклонением, похожим, вероятно, на преклонение правоверного мусульманина передпророком Магометом. И, вероятно, смерть пророка так же потрясла всехправоверных мусульман, как потрясла меня гибель брата Денниса. Он был для менячем-то вроде любимой кинозвезды: обожаемым и в то же время таким далеким.

Хоронили Денниса в закрытом гробу под американским флагом(прежде чем опустить гроб в землю, флаг сняли, свернули и передали маме). Матьс отцом испытали такое потрясение, что и теперь, спустя четыре месяца, шок всееще не проходил и вряд ли уже когда-нибудь пройдет. Комната Денни, по соседствус моей, была превращена в подобие музея, где по стенам были развешаны егошкольные похвальные грамоты, а возле зеркала, перед которым он сидел часами,делая себе прическу «под Элвиса», стояли фотографии его девушек. На полке всетак же лежали старые подшивки «Тру» и «Спортс Иллюстрейтед», в общем, все былокак в отвратительных «мыльных операх», которые до бесконечности крутят потелевидению. Однако я не находил в этом ничего сентиментального – для меня этобыло ужасно. В комнату Денниса я заходил лишь в случае крайней необходимости:мне постоянно мерещилось, что вот сейчас открою дверь, а он там прячется подкроватью, в шкафу или где-нибудь еще. Скорее всего, в шкафу… Когда мама просиламеня принести из комнаты Денни его альбом с открытками или коробку из-подтуфель, в которой он хранил фотографии, я воочию представлял, как дверь шкафамедленно, со скрипом открывается, и оттуда… Господи, он то и дело представалпередо мной с наполовину снесенным черепом, в рубашке, покрытой кашицей изспекшейся крови и мозга. Я видел, как он поднимает окровавленные руки и, сжимаякулаки, беззвучно кричит: «А ведь это ты должен был оказаться на моем месте,Гордон! Ты, а не я!»

«Стад-сити», рассказ Гордона Лашанса. Впервые напечатаносенью 1970г. в 45 «Гринспан Куотерли». Перепечатывается с разрешения издателя.

Был месяц март.

Чико, обнаженный, смотрел в окно, скрестив на груди руки иположив локти на перекладину, разделяющую верхнее и нижнее стекла. Вместовыбитого правого нижнего стекла в окне был приспособлен лист фанеры. ЖивотомЧико облокотился на подоконник, его горячее дыхание чуть затуманило оконноестекло.

– Чико…

Он не обернулся, а она не стала больше его звать. В окне онвидел отражение девушки, сидящей на его в полнейшем беспорядке развороченнойпостели. От ее макияжа остались только глубокие тени под глазами.

Он перевел взгляд с ее отражения на голую землю внизу, чутьприпорошенную крупными хлопьями мокрого снега. Он падал и тут же таял. Снег,снег с дождем… Остатки давно увядшей, прошлогодней травы, пластмассоваяигрушка, брошенная Билли, старые, ржавые грабли… Чуть поодаль – «додж» егобрата Джонни с торчащими, словно обрубки, колесами без шин. Сколько раз Джонникатал его, тогда еще пацана, на этой тачке. По дороге они с братом слушалипоследние суперхиты и старые шлягеры, которые беспрерывно крутили на местнойрадиостанции – приемник был всегда настроен на волну Хьюстона, – а раз или дваДжонни угостил Чико баночным пивом. «Неплохо бегает старушка, а, братишка? – сгордостью говорил Джонни. – Вот подожди, поставлю новый карбюратор, тогдавообще проблем не будет». Сколько воды утекло с тех пор…

Шоссе 14 вело к Портленду и далее в южный Нью-Гемпшир, аесли у Томастона свернуть на национальную автостраду номер один, то можнодобраться и до Канады.

– Стад-сити, – пробормотал Чико, все так же уставившись вокно. Во рту у него дымилась сигарета.

– Что-что?

– Так, девочка, ничего…

– Чико, – снова позвала она. Нужно ему напомнить, чтобысменил простыни до возвращения отца: у нее начинались месячные.

– Да?

– Я люблю тебя, Чико.

– Не сомневаюсь.

Март, грязный, дождливый, гнусный месяц март… Дождь соснегом там, на улице, дождь капает по ее лицу, по ее отражению в окне…

– Это была комната Джонни, – внезапно проговорил он.

– Кого-кого?

– Моего брата.

– А-а… И где же он сейчас?

– В армии.

На самом деле Джонни не был в армии. Прошлым летом онподрабатывал на гоночном автодроме в Оксфорде. Джонни менял задние шинысерийного, переделанного под гоночный, «шеви», когда одна из машин, потерявуправление, сломала заградительный барьер. Зрители, среди которых был и Чико,кричали Джонни об опасности, но он так и не услышал…

– Тебе не холодно? – спросила она.

– Нет. Ногам немножко холодно…

«Что ж, – подумал он, – то, что случилось с Джонни, случитсярано или поздно и со мной. От судьбы не убежишь…» Снова и снова перед егоглазами вставала эта картина: неуправляемый «форд-мустанг», острые лопаткибрата, выпирающие под белой футболкой – Джонни стоял, нагнувшись над заднимколесом «шеви». Он даже выпрямиться не успел… «Мустанг» сшиб металлическое ограждение,высекая искры, и через долю секунды ослепительно-белый столб огня взметнулся внебо. Все…

«Мгновенная смерть – не таи уж и плохо», – подумал Чико. Емувспомнилось, как мучительно медленно умирал дедушка. Больничные запахи,хорошенькие медсестры в белоснежных халатах, бегающие взад-вперед с «утками»,хриплое, прерывистое дыхание умирающего, лицо, словно покрытое пергаментомвместо кожи. Какая смерть лучше? А есть ли вообще в смерти что-то хорошее?

Зябко поежившись, он задумался о Боге. Дотронулся досеребряного медальона с изображением Св.Христофора, который он носил нацепочке. Католиком он не был, и в жилах его не текло ни капли мексиканскойкрови. По-настоящему его звали Эдвард Мэй, а прозвище Чико дали ему приятели заиссиня-черные волосы, всегда прилизанные и зачесанные назад и за его любовь костроносым туфлям на высоком каблуке, в каких ходят кубинские эмигранты. Небудучи католиком, он носит медальон с изображением Св.Христофора – зачем? Да так,на всякий случай. Кто знает, если б и у Джонни был такой же, быть может, тот«мустанг» его и не задел бы…

Он стоит у окна с сигаретой. Внезапно девушка вскакивает спостели, бросается к нему, словно опасаясь, что он вдруг обернется и посмотритна нее. Она прижимается к нему всем телом, обнимая горячими руками его шею.

– И в самом деле холодно…

– Тут всегда холодно.

– Ты любишь меня, Чико?

– А ты как думаешь? – Его шутливый тон вдруг посерьезнел: –Ты взаправду оказалась целочкой…

– Это что значит?

– Ну, девственницей.