Жизнь замечательных людей - Вячеслав Пьецух

– Все в порядке, товарищи, экипаж продолжает рейс. Сдался властям этот придурочный террорист, так как нам удалось уладить кое-какие его бытовые проблемы, и поэтому экипаж продолжает рейс.

Во всех трех салонах наступила нехорошая тишина. Наконец кто-то из пассажиров сказал:

– Пускай он выйдет, мы хотим глянуть ему в глаза!

– Вот именно! Пускай он выйдет, мы ему скажем, что он мерзавец и негодяй!

– Нельзя, товарищи, он сейчас как бы под домашним арестом...

– Тогда передайте ему типа общественное мнение, что он вместе взятый мерзавец и негодяй.

Для кого одиночество – одиночество, для кого – воля, а есть еще и такие, кто извлекает из одиночества положительный результат.

Сережа Мыслин извлекает из одиночества положительный результат: обыкновенно на третий день после того, как жена с дочкой съедут на жительство в легочный санаторий, когда с ним вдруг сделается грудная тоска и покажется, будто на свете существуют только груды грязной посуды, залежи нестираного белья и ручной попугайчик Кока, когда невыносимо хочется как-то набезобразничать, он выпивает полбутылки водки и садится за телефон.

Затея состоит в том, что он набирает первый пришедший ему на ум номер и по возможности заводит продолжительный разговор. Например, набирает он номер 243—2614 и с замиранием сердца слушает продолжительные гудки. На том конце провода снимают трубку и говорят:

– Алё?

Сережа Мыслин спрашивает:

– Лену можно?

– Ошиблись номером, – отзывается абонент.

Сережа Мыслин опять набирает номер 243-2614, и опять ему говорят:

– Алё?

– Лену можно?

– Какую Лену?!

– У вас их что, много?

– Ни одной нету! Набирайте правильно номер!

Опять звонок, и опять:

– Алё?

– Лену можно?

Непродолжительная пауза, а затем ответ:

– Я думаю, можно. А почему бы, собственно, и нет?.. Если Катю можно, Наташу можно, то, вероятно, и Лену можно, – почему нет?.. Ты знаешь, мужик, народный стишок:

Какая барыня ни будь,

Все равно ее...

– Я, честно говоря, поэзию не люблю. А чего ее любить, тем более что в жизни стихами не говорят.

– Ну и что, что не говорят?! Вообще это какой-то грубо-утилитарный подход к проблеме, ведь в жизни, положим, не танцуют па-де-де, и тем не менее балет обожают все.

– Па-де-де в жизни танцуют, только оно называется – краковяк.

– Пусть даже так, но все равно это будет исключение из закона, утверждающее закон. Видите ли, искусство и жизнь взаимосуществуют как бы параллельно, в непересекающихся плоскостях.

– Не понял...

– А чего тут особенно понимать?! Рельсы, если их взять в перспективе, пересекаются только в нашем воображении, – так и тут. Жизнь – процесс, искусство – результат, жизнь не питает искусство, в то время как искусство питает жизнь.

– Как это не питает?! А если, допустим, меня срисовывают на портрет?

– Все дело в том, что не столько вас срисовывают на портрет, сколько художник демонстрирует свое видение натуры, а то и поднимается до абстракции, до объекта вообще, не имеющего никакого отношения к действительности, и тогда он производит чистую красоту. Поскольку чистой, сформулированной красоты в природе нет, то мы имеем право утверждать, что жизнь не питает искусство, в то время как искусство питает жизнь.

– Что-то вы больно путано рассуждаете...

– Вовсе нет. Но если вам непонятно, скажу иначе: главная задача искусства состоит в том, чтобы постоянно напоминать человеку о его происхождении от Творца. Тут логика такая: коли я способен сочинить симфонию, то, следовательно, и ты способен что-нибудь сочинить, если я по-своему бог, то и ты по-своему бог, только давай стремись.

– К чему стремиться-то?..

– Да к тому, чтобы хоть чуть больше козы походить на своего создателя, на Творца! Сказано ведь: будьте как Отец ваш небесный, то есть всемогущим на благо, милостивым, не помнящим зла, любящим ближнего, как самого себя; по крайней мере, не способным зарезать соседа за пять рублей!..

– Может быть, это все-таки ненормально?

– А я о чем?!

– Ну ладно, – примирительно скажет Сережа Мыслин, – беру эту тягомотину, как говорится, на карандаш.

Вообще он не кончил даже начальной школы, поскольку в нежном возрасте сбежал из детского дома и скитался до самого призыва в армию по стране, но за то время, что жена с дочкой пребывали в легочном санатории, кое-какое образование получил.

Москва, Балаклавский проспект, угловой дом, за которым скрывается обыкновенный новомосковский дворик, именно – композиция из детской площадки, гаражей рифленого железа, группы пожилых тополей, стола для доминошников, двух десятков автомобилей, тронутых ржавчиной, бетонной будки неизвестного предназначения плюс куст черемухи, куст сирени. За столом для доминошников сидит мужик в вязаной кепке, курит и неодобрительно смотрит на соседа по лестничной площадке, который из ворованного штакетника мастерит что-то вроде палисадничка для цветов. Мужик в кепке смотрел, смотрел, а потом сказал:

– Ученые пишут, что через десять тысяч лет на месте Москвы будет сплошное море...

При этих словах в глазах у него появляется тонкая грусть, как если бы ему нечаянно подумалось о покойных родителях или вообще о жизни, прошедшей зря.

– Представь себе: ни Балаклавского проспекта, ни кинотеатра «Октябрьский», ни площади Трех вокзалов, – одна вода!..

– Ну и что? – спрашивает сосед, продолжая тюкать по дереву молотком.

– Да так, ничего... – говорит мужик и пронзительно смотрит вдаль. Подъехал крытый грузовичок, и шофер с напарником стали выгружать из него подержанный холодильник, кряхтя, сопя и сдержанно матерясь.

– Суетятся люди, – сказал мужик. – А я, наверное, скоро даже телевизор прекращу смотреть. Тем более что он у меня не работает. Верка говорит: давай чини. А я говорю: чего его чинить, если все равно через десять тысяч лет на месте Москвы будет одна вода...

В поселке Красноармейский Тотемского района Вологодской области вышел из строя водопровод. Жизнь здесь была до того скучная, что поначалу это событие поселковых даже развеселило, но чем дальше, тем пуще веселье уступало смятению и тоске. И немудрено, поскольку за водой нужно было ездить в соседнюю деревню Новоселки, что само по себе занятно, однако новоселковским эти визиты в скором времени надоели, и они выставили у околицы кордон из наиболее отъявленных мужиков. Тогда совсем приуныли поселковые и, кстати сказать, напрасно: им бы, дурням, знать, что если народ доведен до отчаянья, то обязательно жди чудес.