Мотылек - Кэтрин Куксон

Оставшись одни, они сидели на противоположных концах кушетки и смущенно молчали, стараясь глядеть не друг на друга, а на огонь. Наконец Агнес проговорила:

— Миссис Брэдли, я хотела сказать вам, что очень сочувствую вам в вашей недавней трагедии.

Алиса молча смотрела в огонь и наконец проговорила:

— Вы очень точно сказали, трагедия. — И не прибавила при этом ни «мисс», ни «мэм», что заставило Агнес внимательнее присмотреться к этой женщине. Алиса продолжала: — Я какая-то потерянная, в доме так пусто. Конечно, она была больше дочкой мистера Брэдли, чем моей, но все-таки и моей дочерью. — Алиса облизнула губы. — Мы были все время вместе и очень сблизились за последние месяцы, и в большой степени благодаря тому, что обе чувствовали вину перед человеком, которому причинили зло. — Она повернулась и посмотрела на Агнес. — Виновата была я. Вину на Робби я переложила по нескольким причинам. Я думала, что так сглажу гнев мистера Брэдли, и еще потому, что именно такого мужа я хотела бы для моей дочери. Ну и мне хотелось, чтобы он остался в доме, он мне как хороший сын. Мы все причинили ему зло, все… В этом причина того, что мой муж поехал к вам в канун Нового года. Но теперь вы это и сами знаете.

Они умолкли, сидели и смотрели на огонь. Молчание нарушила Алиса:

— Он возвращается к вам сегодня. — Агнес настороженно вскинула голову, но Алиса добавила: — Роберт сказал, нужно скорее возвращаться, очень много работы.

Агнес поняла, что зря всполошилась. Но слова, что он возвращается к ней сегодня, на мгновение заставили ее подумать, что он говорил этой женщине о ней. Но вообще-то, что он мог сказать о ней?

Роберт возвратился в гостиную с подносом, на котором стоял фарфоровый чайник с молочником и сахарницей и три чашки с блюдцами, все одного рисунка. Рисунок был синим на белом поле с золотой каймой, и Агнес сразу поняла, что это дорогой сервиз.

— Какая прелесть, — сказала она. — Это старый английский «Веджвуд», правильно?

— Да, ему уже довольно много лет, — кивнула Алиса. — Сервиз достался мне от семьи матери моего мужа. Свадебный подарок нам с мистером Брэдли. Очень странный сервиз — двенадцать чашек с блюдцами и ни одной тарелки. Она говорила, что когда-то джен… люди пили чай в пять часов, чашку чая и ничего к нему, ни пирожных, ничего такого.

Агнес попробовала чай. Это был хороший чай, не какой-нибудь дешевый сорт. Она разбиралась в чаях. Этому научила ее мать. У них в доме держали разные чаи, индийские и китайские, и один отдельно, для кухни, похуже качеством, который она продолжала заказывать до сих пор.

Отхлебывая чай, она осматривала комнату, какая она светлая, хорошо, что в ней два больших окна, выходящих на сад. А выгон, интересно, он тоже принадлежит им?

— О, да. Этот и еще два, подальше. Мистеру Брэдли принадлежат десять акров за домом и с этой стороны. Этих полей более чем достаточно для выгула двух лошадей.

Агнес слушала и думала: две лошади, десять акров и этот удобный дом, эта женщина обеспечена лучше, чем она. Да, кроме того, при доме еще мастерская, с дохода на который она может жить, и никакой головной боли о прислуге и братьях, которым нужно давать образование, и об этих ужасных джунглях вокруг дома.

Когда она встала, чтобы попрощаться, Алиса стала благодарить ее за визит. Агнес поблагодарила Алису за чай, потом посмотрела на Роберта и проговорила:

— Значит, можно ждать вас сегодня вечером?

Он не успел ответить, как Алиса вставила:

— Он уже собирался уходить, когда вы пришли. Еще несколько минут, и вы бы его не застали.

Роберт быстро добавил:

— Я скоро буду.

Она посмотрела на него и поинтересовалась:

— Вы приедете? Я имею в виду, на лошади?

— Нет-нет, я пешком, тут всего ничего.

— Так я же еду домой, — ее предложение прозвучало вполне по-деловому, — зачем же вам идти пешком?

Он внимательно посмотрел на нее и тихо согласился:

— Спасибо. Пойду надену пальто.

Пока он ходил наверх, женщины ни о чем не разговаривали. Вернувшись, Роберт нагнулся и поцеловал тетю:

— Теперь ни о чем не беспокойтесь, я буду приходить как можно чаще, а там, смотришь, и он встанет на ноги. И не беспокойтесь о мастерской, Тим на месте и присмотрит за всем. Что касается помощи по дому, — он скорчил гримасу, — то дверь не закроется, пока Нэнси не в доме. — Он рассмеялся. — Только не забудьте, не давайте ей рта раскрывать про меня.

Алиса похлопала его по руке:

— Ты у меня шалун, — и повернулась к Агнес: — Он такой насмешник.

Агнес не обратила внимания на эти слова и еще раз вежливо попрощалась.

Он помог ей сесть в двуколку, потом забросил назад бумажный мешок, который вынес с собой из дома, при этом скинув с кожаного сиденья пакет с коричневой шляпкой. Взявшись за вожжи, Агнес обернулась к нему. Их глаза встретились.

— Извините, — сказал он, потянувшись назад, чтобы засунуть шляпку обратно в пакет.

Только, когда лошадь тронулась и они подъехали к дому Паркинов, он понял, что за ними наблюдают — у ворот стояла Нэнси, и он хорошо видел выражение ее лица, казалось, она состарилась на несколько лет. Он сидел с другой стороны коляски, но, проезжая мимо нее, слегка наклонился в сторону Агнес за ее спиной и подчеркнутым жестом притронулся к козырьку шапки. Потом выпрямился и застыл с усмешкой на лице.

Он понимал, что глупее вещи не придумать, но не мог отказать себе в этом, особенно после того, что случилось вечером первого дня Нового года, когда Нэнси подослала к ним мать — объясняться.

От Агнес не ускользнуло скрытое значение его жеста. Прощаясь с тетей, он упомянул какую-то Нэнси. В таком случае, это и есть упомянутая им персона. Не сподобился ли он утешать еще и ее? Что за глупость она сделала, пригласив ехать домой вместе. Что, если их видели? А их, конечно, видели! Впрочем, он своего рода грум, конюх, так что ничего страшного.

Они проехали молча почти милю, и он все-таки сказал:

— Это было глупо, я знаю. Надеюсь, вы не слишком обиделись на меня за тот случай?

Она не спросила: «О чем это вы?» или, как нужно было бы выразиться более точно, согласно ее настроению: «На что вы намекаете?»

И он продолжил виновато объясняться.

— У нее поганый язык, у этой девицы, ей ничего не стоит опорочить человека. Был случай, когда я сказал ей прямо, что о ней думаю.

Почему она ничего не сказала на это? А что она могла сказать, не выдав своего особого интереса и не дав ему козыря в руки? О боже! Сидевшее в ней противоречие во весь голос кричало: «Да он не возьмет у тебя того, чего ты ему не дашь».

Снова они ехали в полном молчании, пока спокойно и своим обычным голосом он не задал вопрос:

— Могу я спросить кое-что?