Песнь копья - Илья Крымов

Клеменс представил себе сколько недель займёт такое путешествие и невольно задался вопросом, почему приказ не подразумевал передачу пленницы первому же оплоту Инвестигации? Бесспорно, те, кто послал его, рассчитывали на скорый успех и лёгкое возвращение в святая святых Амлотианства, однако вот он на другом конце Вестеррайха. Неужто нельзя послать в Эстрэ письмо с просьбой подтвердить силу старых указаний? Разумеется, нет. Инвестигаторы не переспрашивали и не обсуждали приказы, пока те не становились совершенно невыполнимыми.

— Я восхищён. Вы в уме проделали путь через весь Доминион Человека, — слабо улыбнулся Клеменс, — осталось мне проделать его по-настоящему.

— Несколько недель по воде, лучше, чем несколько месяцев по суше, — ответил иоаннит. — Но чтобы всё это стало возможным, я прямо сейчас должен отправить письмо в Ордерзее верховному инвестигатору Ривена. От Пракии вы продолжите путь лишь если на то будет его воля. Но с такими грамотами, я не храню никаких сомнений, что будет.

Охотник кивнул сальной головой и попросил писчие принадлежности, кои немедленно получил. Писал он очень быстро, заполнил два листа и передал их старшему инвестигатору, который посыпал чернила мелким песком. На одном листе были описаны обстоятельства утраты церковной собственности, а вот второй доклад был в высшей степени интересным. Убористый и очень красивый подчерк повествовал о случившемся в деревне Старые Глинки. Правда, не во всех подробностях.

Инвестигатор перечитал текст трижды, и пока он был занят, Клеменс видел на его изуродованном лице тревогу, но не удивление. Это многое значило.

— Так далеко на севере… Это тоже пойдёт верховному инвестигатору, а потом, думаю, и в Академию, волшебникам. Тут не сказано, как ты смог уцелеть.

— С божьей помощью, фра Хорас, — ответил Клеменс, — с божьей помощью, разумеется.

Если тот и хотел выведать правду, то решил умерить своё любопытство. Клеменс был магистром ордена Гончих, то есть, стоял выше в иерархии, хотя и с оговорками. Он должен был подчиняться, только высшим чинам Святого Официума.

— Прости, брат, что задержал, отдохни, подкрепи силы, а мне ещё работать.

Когда Клеменсу предложили обустроиться в одной из свободных келий, он отказался и попросил, чтобы его поселили поближе к пленнице. Просьба оказалась странной, однако добрые братья не стали задавать вопросов. Внизу, в подземелье, охотник занял камеру прямо напротив той, где оказалось заточена Тильнаваль. Женщина с непониманием следила за тем, как он становился её соседом, как ему сносили вниз свежую солому, большой тюфяк, умывальные принадлежности.

— А где всё это для меня?! — воскликнула она, подойдя к решётке. — Я с тобой скоро завшивею! И чтобы дверь не закрывали!

— Радуйся тому, что с тебя сняли перчатки и ошейник, — усмехался он, совершая омовение.

— О боже, неужто даже здесь мне придётся терпеть твою жуткую морду?!

— Уж прости, беглянка, моя жуткая морда исчезнет лишь когда я передам тебя эстрийским братьям. Возможно, после этого ты начнёшь скучать по ней.

Вытерев лицо и обернувшись, Клеменс вдруг сделался очень озабоченным.

— Прости. Я не хотел, чтобы это прозвучало столь зловеще.

— Зловещим ты сделал это только что, — огрызнулась чародейка.

С неё действительно сняли и проклятые перчатки, и ужасный ошейник, но Дар так и не вернулся. А причиной тому был небольшой камешек, укреплённый высоко в центре потолка, невзрачный, способный потеряться на галечном бережке, но стоивший дороже алмазов за свою особую силу создавать астральный вакуум. Проклятье всех магов — анамкар. Больше ничего он не делал, но Тильнаваль казалось, будто камень жёг ей кожу, отравлял неким излучением. Прошло столько времени с тех пор как она чувствовала Дар, но привыкнуть к сей калечности не удалось, нисколько. Рана потери кровоточила.

Он смотрел на неё через решётку, смотрел пристально, со странным неуловимым выражением, но при этом не равнодушно. Пленнице так и не удалось понять смысл взгляда.

— Что было в деревне? — вымолвила она, усевшись на жёсткие нары.

Он лёг на тюфяк, цокнул языком.

— Я применил некоторые свои таланты и довольно об этом. Скажи лучше, не надумала ли ты проявить откровенность?

— Охотник, ты видел, как я испражняюсь, видел, как сушится одежда отдельно от меня. Какой ещё откровенности тебе недостаёт?

— Что ж, твоя масть — твоя власть. Мне ты не обязана отвечать, но дознавателям и исповедникам расскажешь всё. В целости или нет. И вот это я специально произнёс зловеще. Спаси себя от дознания, спаси от ненужных мук.

— Твой голос, — муки. Если тебе так будет легче, знай: то, что я украла сейчас находится под присмотром тысяч ревностных амлотиан.

* * *

Следующим утром после трапезы фургон Инвестигации доставил Клеменса и Тильнаваль в порт, где ждала готовая к путешествию расшива. Небольшой, но вместительный плоскодонный корабль должен был принять на борт самого охотника, его добычу, пятерых солдат Церковного Караула и брата-инвестигатора Панкрата, служителя Петра. Но прежде дорогу конвою преградили трое мужей с посохами, облачённых в мантии. Солдаты немедля обнажили клинки, но этим проявлением силы и ограничились.

— Назовитесь, — потребовал брат Панкрат тихим, бесцветным голосом.

— Я Атурин Патока, — властно промолвил тот, что носил мантию цвета кадоракарового янтаря, — эмиссар Академии Ривена.

Он был стар, но источал ощущение силы, суровое холодное лицо, белая борода и усы, сверкающая лысина до макушки. Маг смотрел на слуг Церкви как на бездомных псов, с которыми ему по недоразумению приходилось говорить.

— Нас достигла весть о том, что Инвестигация удерживает у себя волшебни… — цу, о которой не сообщено Академии. Это вопиющее нарушение всех мыслимых норм.

— Наша вина, — признал брат Панкрат безразлично. — Однако сия грешница не является заботой Академии.

— Об этом судить не тебе, — отрубил назвавшийся Патокой. — Я требую соблюдения процедур, иначе вы не покинете порт.

— Весьма грубая угроза.

— Это не угроза. Если я пожелаю, Оред прекратит течь, а ветра, — дуть.

Он поднял посох и с силой ударил им оземь, — незримая волна разошлась во все стороны. И, хотя река всё ещё текла, духи ветров исчезли напрочь.

— Сколь расточительно. — Петрианца было ничем не пронять. — Однако, ради скорейшего разрешения этой ситуации, брат Клеменс, я предлагаю просто позволить им. Это не займёт много времени.

По его кивку солдаты подтолкнули вперёд Тильнаваль, закованную в перчатки и ошейник. Старик взглянул ей в лицо без искры сострадания или симпатии. Для него она не была бездомной собакой, однако и человеком он её, вероятно, не считал из-за разницы в силе.

«Цивиллы, — подумала Тильнаваль, — чванливые, жестокосердные, алчные, высокомерные куски дерьма».