Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи - Михаил Погодин

Я приказал сказать ему, что в сравнение с прочими идти не могу, ибо я не приехал за собственными выгодами, и что они должны разуметь[100], что я посол державы сильнейшей в мире и им соседственной, которой дружественное расположение слишком ощутимые доставляет Персии выгоды. Если же чулки красные и прочие подобные этикеты должны непременно служить основанием дружбы между обеими державами и что в пользу утверждения связи нельзя отступить от красных чулок, то я прошу каймакама предупредить шаха, что я чулок не надену; а чтобы не делать бесполезно излишнего пути, – я на дороге буду ожидать известия, что могу возвратиться в Россию. Сие известие ужаснуло каймакама и, без сомнения, не было в расчете[101].

Я устыдился, что Тифлис в 15 лет правления российского представляет еще беспорядочную кучу неопрятных каменьев; но ожидаю с нетерпением видеть Испагань, а тогда решено будет, должны да персияне почитать Тифлис за восьмое чудо в свете[102]. (Дом мой в Тифлисе… можно назвать памятником, воздвигнутым в ознаменование того, что как архитектура, так и поэзия не благоприятствовали Сергею Алексеевичу Тучкову. Сей есть строитель нестройных стихов и нелепого дома.)[103]

28. Уджане. Младший сын каймакама прислан отцом, чтобы присутствием своим вселить веселость и удовольствие в скучное наше обиталище. Юноша сей, не имеющий 17 лет и другой уже год женатый на шахской дочери, приехал с довольно большою свитой, в которой из первейших лиц был мулла, обучающий его читать и писать. Мне кажется, что его прислали сюда для того, чтоб отдалить от молодой жены, которою он, конечно, более занимается, нежели азбукой в его лета. Жена не всегда лучший путеводитель к мудрости, здесь мулла заставит его вытвердить некоторые поучения из Ал-Корана, которым нередко оканчивается воспитание молодого человека, и он чрез неделю отсутствия возвратится к супруге своей гораздо совершеннейшим[104].

Правила в жизни светской, надобно думать, дает ему отец его, ибо юноша сей весьма горд и надменен (едва пошевеливался с места и с видом покровительства принимает он приходящих к нему знатных особ)[105]. Ходит[106] к нему и пристав наш, любезный старик, Оскирь-хан[107], он давно служит при дворе, кто же[108] даст младшим придворным урок подлости? Надлежало бы, чтобы люди придворные[109] во всем мире составляли одну нацию особенную; ибо тогда как народы между собою не только больших сходств во нравах, ниже легчайшего подобия в свойствах не имеют, они всегда одинаковы; разность ощутима только в степени[110] утончения подлости, которая уже определяется просвещением.

19 (июня?). Селение Верзаган. Здесь приехал из Тегерана коллежский советник Мазарович, после отсутствия его более 4 месяцев из Тифлиса. Радость, с каковою встретился он с нами, истолковала нам те удовольствия, каких лишился он, оставив столицу обладателя Персии.

5 июля. Лагерь при урочище Самонархия, 25У2 вер. Здесь нашел я ожидающего меня министра и любимца шахова, Мирза-Абдул-Вахаба, (хотя) г. Мазарович поехал[111] вперед условиться, что для меня не нужно никакой встречи, ни церемонии… Мирза-Абдул-Вахаб сделал мне посещение, которое я ему на другой день отдал. Встреча сопровождаема была обыкновенными персидскими приветствиями и лестью, от которых давно уже болит у меня голова, и (от которых в отчаянии[112]) наговорил я ему более еще вежливостей и в их бесстыдном и наглом[113] роде. После двух сих свиданий я сделался немного нездоров, и прошло несколько дней, что мы не видали один другого. Я предупрежден уже был, что шах поручил ему вступить со мной в переговоры, дабы до прибытия своего разведать, чего от меня ожидать можно. Я очень хорошо знал, что мне, не имевши у шаха аудиенции и не представя ему грамоты, не приличествует ни с кем иметь переговоров, а по той причине и не сказал[114]я иметь ежедневные свидания и поставить себя на короткую ногу.

9. Мирза-Абдул-Вахаб прислал мне чрез г. Мазаровича грамоту шаха, которою доверяет он ему вступить со мною в переговоры, потом вскоре пришел сам, и я объяснил ему, что, не имевши аудиенции у шаха, не могу я ни с кем иметь переговоров, но что, зная его за человека отличного ума и способностей, вменяю за особенную честь искать его дружбы и потому не хочу отнять у себя удовольствия рассуждать с ним как с приятелем о том, чего в качестве посла нельзя мне открыть ему, как государственному человеку.

Разговор продолжался не менее 4 часов с подтверждениями самыми утомительными, и я решительно объявил, что не приехал приобрести дружбу шаха к моему государю пожертвованием областей, которых жители прибегли под покровительство России, что есть много других выгод, которые Персия может извлечь из благорасположения российского императора, что можно почесть убедительным доказательством великодушия его и залогом приязни, что, невзирая на непрочность границ России с Персией, не намерен он улучшить их на счет своих соседей и что, все имея средства исполнить то, что пожелать может, не хочет[115] он поступать вопреки выгод державы, которой уважает он доброе согласие и дружбу; я приглашал взглянуть на карту и убедиться, что без нарушения существенных выгод России и не давая повода к неизбежным раздорам впоследствии, невозможно уступить шаху земли.