Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

В это время налево от квартиры увидел я Гебеля, борющегося с Кузьминым и Щипиллою, и подбежав туда, после первой минуты изумления, произведенного сим зрелищем, вскричал я: “Полноте, господа!”. И тут подполковник Гебель, освободившись и нашед на дороге сани, сел в оные, чтобы уехать, и мы побежали было, чтобы воротить его, дабы он заблаговременно не дал знать о сем происшествии, что Сухинов, сев верхом, и исполнил.

Происшествие сие решило все мои сомнения; видев ответственность, к коей подвергли себя за меня четыре сии офицера, я положил, не отлагая времени, начать возмущение»[384].

Гебель же о происшествии в Трилесах рассказывал следующее: «Штабс-капитан барон Соловьев, поручики Кузьмин, Щепилло и Сухинов зачали спрашивать меня, за что Муравьевы арестуются, когда же я им объявил, что это знать, господа, не ваше дело, и я даже сам того не знаю, то из них Щепилло, закричав на меня: “Ты, варвар, хочешь погубить Муравьева” – схватил у караульных ружье и пробил мне грудь штыком, а остальные трое взялись также за ружья. Все четверо офицеры бросились колоть меня штыками, я же, обороняясь, сколько было сил и возможности, выскочил из кухни на двор, но был настигнут ими и Муравьевыми». Оружие применил и Сергей Муравьев-Апостол: по показаниям Гебеля, батальонный командир нанес ему штыковую рану в живот. Данные медицинского освидетельствования Гебеля красноречивы: «При возмущении, учиненном Муравьевым, получил 14 штыковых ран, а именно: на голове 4 раны, во внутреннем углу глаза одна, на груди одна, на левом плече одна, на брюхе три раны, на спине 4 раны. Сверх того перелом в лучевой кости правой руки»[385].

Гебель выжил, и – с помощью верных солдат – все же сумел выбраться из Трилес. Однако после произошедшего выбора ни у Сергея Муравьева, ни у его офицеров больше не осталось: всем им за вооруженное нападение на командира грозил расстрел. Собрав роту Кузьмина, Муравьев-Апостол провозгласил начало восстания.

Когда много позже, уже в наше время, историки попытаются найти рациональное объяснение происшедшему, ответ будет напрашиваться сам собой: Гебель был убежденным противником декабристов, палочником и тираном. Материала для такого рода выводов, на первый взгляд, предостаточно. Лично знавший Гебеля помещик Иосиф Руликовский писал о нем как о «человеке деятельном, хорошем служаке», не понимавшем, однако, того духа офицерского братства, который царил в полку. «Его суровое обращение с рядовыми солдатами вызывало против него общее недовольство и вместе с тем увеличивало привязанность к ротным командирам, которые руководили своими подчиненными путем чести»[386]. Сын Гебеля Александр подтвердит впоследствии, что его отец имел цель «подтянуть» полк, но, как показали события зимы 1825–1826 годов, не преуспел в этом[387].

Однако документальных данных об особых «неистовствах» Гебеля в полку нет. Логично предположить, что он хорошо разбирался во фрунтовой науке и действительно хотел «подтянуть» солдат, «распущенных», по его мнению, прежним командиром. Но вряд ли при этом он резко выделялся своей жестокостью среди множества других армейских офицеров. Жестоким «палочником» считался в армии Пестель, употреблял в своем полку телесные наказания и Артамон Муравьев. Вообще же наказания в русской армии начала XIX века – если они, конечно, не выходили за рамки закона – не были событием экстраординарным, не вызывали особого недовольства среди солдат и уж во всяком случае не способны были поднять их на бунт.

Все свидетельства о ненависти рядовых к Гебелю, очевидно, восходят к родившейся уже в ходе восстания легенде. Но и официальные, и неофициальные документы тех дней сходятся в одном: солдаты не помогали своим «любимым» офицерам избивать «нелюбимого» Гебеля, они «остались также посторонними тут зрителями», безучастно и хладнокровно наблюдавшими офицерскую драку[388].

Более того, рядовой 5-й роты Максим Иванов спас Гебеля от верной смерти, вывезя его, несмотря на угрозы мятежных офицеров, из Трилес[389].

Другая версия происшедшего на ротном дворе – давняя личная вражда Гебеля с подчиненными ему офицерами, впервые возникшая в штабе 3-го пехотного корпуса, куда входил Черниговский полк, сразу по получении известий о начале мятежа. Неожиданным образом версия эта нашла подтверждение в показаниях Матвея Муравьева-Апостола. Пытаясь облегчить судьбу младшего брата, он убеждал следователей, что «Кузьмин и Щепилло имели личную вражду против подполковника Гебеля… и воспользовались сим случаем, чтобы отомстить ему»[390].

Виноват же в этой вражде, по мнению Матвея Муравьева, сам командир полка. «Можно безошибочно сказать, что будь на месте Гебеля… человек, заслуживающий уважения своих подчиненных и более разумный, не было бы ни возмущения, ни восстания», – писал он в мемуарах[391].

Между тем данные о ничтожности характера Гебеля, о его трусости и злобности по отношению к офицерам другими источниками не подтверждаются. Даже самый краткий анализ некоторых фактов его биографии позволяет признать несостоятельной версию о «личностном» поводе южного мятежа.

По происхождению Густав Гебель не был дворянином. «Из лекарских детей Белорусско-Могилевской губернии. Крестьян не имеет», – гласил его послужной список. Его отец, военный лекарь, скорее всего, сам выслужил потомственное дворянство – и в 1816 году был уже надворным советником и главным доктором Варшавского военного госпиталя[392].

Семейство Гебеля было очень бедным. Сохранилась просьба подполковника на имя начальника Главного штаба Дибича о материальной помощи, датированная 16 июня 1826 года. После подавления восстания его повысили в чине, он получил должность второго киевского коменданта. Но ему было не на что сдать полк и перевезти семью в Киев[393]. Парадоксально, но факт: нищий разночинец пытался остановить мятеж, во главе которого стоял аристократ и сын сенатора. Целью же мятежа, в частности, было уничтожение сословий.

Как показывает военная, да и послевоенная служба Гебеля, он был смелым человеком. Будущий командир черниговцев участвовал в антинаполеоновских войнах 1805–1807 годов, был героем Отечественной войны и Заграничных походов. Когда офицеры ранят его в Трилесах, он, выбравшись оттуда, приказывает везти себя в Васильков, в полковую квартиру, зная, что мятежники не могут не пройти через этот город. В Василькове у него – трое маленьких детей и жена на восьмом месяце беременности.