Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка - Оксана Киянская

В тот же день, 25 декабря, в отсутствие батальонного командира, в Черниговском полку прошла присяга новому императору Николаю I. Все роты были собраны в Василькове. Младшие офицеры, состоявшие в заговоре, испытали по этому поводу «бурный порыв нетерпения» и едва не подняли самостоятельное восстание. Правда, в итоге они все же сумели удержаться в рамках благоразумия – и решили дождаться возвращения Сергея Муравьева-Апостола.

Член Славянского общества Иван Горбачевский расскажет впоследствии со слов офицеров-черниговцев, что «рано поутру» 25 декабря штабс-капитан Соловьев и поручик Щепилло пришли к командиру полка с рапортом о прибытии их рот в штаб. «Когда они явились, подполковник Гебель спросил у них, между разговорами, знают ли они причину требования в штаб? Соловьев отвечал, что он слышал, будто бы присягать новому государю. Гебель сие подтвердил, прибавляя, что он боится, чтобы при сем случае не было переворота в России, – и при сих словах заплакал. Соловьев отвечал с улыбкой, что всякий переворот всегда бывает к лучшему и что даже желать должно. “Ох, боюсь”, – сказал, закрыв руками лицо, Гебель, как будто предчувствуя то, что с ним случится. Соловьев начал шутить, Гебель – плакать, а Щепилло, который был характера вспыльчивого и нетерпеливого, ненавидел Гебеля за его дурные поступки, дрожал от злости, сердился и едва мог удерживать свою досаду». «Соловьев рассказывает, что из этого вышла пресмешная и оригинальная сцена», – добавляет Горбачевский.

Впрочем, присяга в полку прошла спокойно. Если, конечно, не считать того, что поручик Щепилло, отлучившись «неизвестно куда», не стал подписывать присяжные листы. А штабс-капитан Соловьев «вполголоса, но довольно внятно, осуждая возобновлявшуюся присягу, говорил, что должно оставаться верными государю цесаревичу Константину Павловичу; что, впрочем, можно целовать крест и Евангелие, лишь бы только в душе остаться ему преданными». Сразу же после того, как присяга окончилась, роты были отпущены по своим квартирам.

Офицеры же остались в Василькове: в тот вечер полковой командир давал бал у себя дома. Кроме офицеров, на балу присутствовали «городские жители и знакомые помещики с их семействами. Собрание было довольно многочисленное; хозяин всеми силами содействовал к увеселению гостей, а гости старались отблагодарить его радушие, веселились от чистого сердца и танцевали, как говорится в тех местах, до упаду. Музыка не умолкала ни на минуту; дамы и кавалеры кружились беспрестанно в вихре танцев; даже пожилые люди принимали участие в забавах, опасаясь казаться невеселыми. Одним словом – веселиться, и веселиться искренно было общим желанием, законом собрания; время летело быстрее молнии».

В разгар веселья «вдруг растворилась дверь в залу, и вошли два жандармских офицера», поручик Несмеянов и прапорщик Скоков. «Мгновенно удовольствия были прерваны, все собрание обратило на них взоры, веселие превратилось в неизъяснимую мрачность; все глядели друг на друга безмолвно, жандармы навели на всех трепет. Один из них подошел к Гебелю, спросил его, он ли командир Черниговского полка, и, получа от него утвердительный ответ, сказал ему:

– Я к вам имею важные бумаги.

Гебель тотчас удалился с ним в кабинет», – рассказывает Горбачевский[380].

Жандармы предъявили Гебелю приказ об аресте батальонного командира Сергея Муравьева-Апостола, а также его старшего брата Матвея.

Явившись на квартиру подполковника, командир полка и жандармы застали там Бестужева-Рюмина, ожидавшего возвращения друга. В его присутствии производился обыск, бумаги братьев Муравьевых опечатали. После обыска Гебель с жандармами отправился в погоню: необходимо было немедленно выполнить приказ об аресте.

Бестужев же после ухода жандармов тоже отправился разыскивать братьев – «уведомить» их о событиях в Василькове.

* * *

Утром 26 декабря Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы приехали в Троянов – место дислокации Александрийского гусарского полка. Допрошенный впоследствии по поводу визита кузенов командир полка полковник Александр Муравьев показал: визит кузенов его «нисколько не удивил», он посчитал их приезд «обыкновенным родственничьим посещением». Разговор шел, в частности, «о случившемся в С. Петербурге 14 числа декабря происшествии».

В ходе обеда с родственниками командир александрийцев прочел присланное ему из столицы письмо, в котором описывались подробности этого «происшествия». Содержание письма сильно повлияло на Сергея Муравьева. «Предузнав судьбу, меня ожидающую, но желая вместе скрыть чувства мои от Александра, я объявил ему, что далее остаться не могу, поеду в полк, но прежде посещу Артамона», – показывал васильковский руководитель на следствии.

О том, что оба кузена самым непосредственным образом связаны со столичными заговорщиками, Александр Муравьев не подозревал. По его собственным словам, «они меня к совокупному с ними действию никаким образом никогда не убеждали и не уговаривали»[381].

Александр Муравьев, по-видимому, говорил правду. План предусматривал, что командира александрийских гусар должен был «увлечь» Артамон, его родной брат. Убежденный противник революции, без этого командир александрийцев никогда не согласился бы поддержать восстание. Поэтому, пробыв несколько часов в Троянове, заговорщики отправились в местечко Любар – место квартирования Ахтырского гусарского полка.

27 декабря Сергей Муравьев-Апостол появился в местечке Любар, штаб-квартире ахтырских гусар.

Беседа с Артамоном тоже началась с обсуждения событий 14 декабря. «Они мне сообщали известия, слышанные ими, а я им дал газеты и получаемые мною приказы», – сообщил командир ахтырцев на следствии. Обострил ситуацию внезапный приезд в Любар Бестужева-Рюмина: он рассказал заговорщикам об обыске в васильковской квартире Сергея Муравьева-Апостола.

Первой мыслью будущего лидера мятежа было «отдаться в руки» разыскивавших его жандармов, Матвей Муравьев-Апостол предложил всем участникам беседы «застрелиться», не дожидаясь ареста.

О том, что происходило на квартире Артамона Муравьева после приезда Бестужева-Рюмина, красочно рассказывает Горбачевский:

«– Тебя приказано арестовать, – сказал он (Бестужев-Рюмин. – О.К.), задыхаясь, С. Муравьеву, – все твои бумаги взяты Гебелем, который мчится с жандармами по твоим следам.

Эти слова были громовым ударом для обоих братьев и Артамона Муравьева.

– Все кончено! – вскричал Матвей Муравьев. – Мы погибли, нас ожидает страшная участь; не лучше ли нам умереть? Прикажите подать ужин и шампанское, – продолжал он, оборотясь к Артамону Муравьеву, – выпьем и застрелимся весело.

– Не будет ли это слишком рано? – сказал с некоторым огорчением С. Муравьев.

– Мы умрем в самую пору, – возразил Матвей, – подумай, брат, что мы четверо – главные члены, и что своею смертью можем скрыть от поисков правительства менее известных.