По агентурным данным - Фридрих Незнанский

— Что такое? — взревел он. — Что за перемигивания? Это записка от вдовы моего фронтового друга! — потрясая письмом, возвестил Олег Иванович. — И я должен уделить ей хоть минуту внимания. Это мой долг! Игорь, звоните пока Аннушке, договаривайтесь об озвучке. Римма, проводи даму в мой кабинет. И две чашки кофе.

Он прошел в расположенную за монтажной комнату отдыха, оглядел себя в зеркало. Импозантный мужчина в отлично сшитом темно-синем костюме. Чуть обрюзгший, но еще в полной силе. Благородная седина, никакого намека на лысину. Интеллигентное, слегка усталое лицо, но эта усталость ему идет.

Признаться, он хотел произвести впечатление на ожидавшую его женщину. Десять лет назад она обратилась к нему с просьбой узнать о судьбе Егора Хижняка, отца ее ребенка. Женщину звали Марина Сергеевна Терехова. Она была очень интересна: рыжеволосая, зеленоглазая полесская колдунья. Конечно, ему — одному из ведущих отечественных мастеров киноискусства, было легче получить информацию о Егоре, нежели этой красавице, не состоявшей с Хижняком ни в каких официальных отношениях. Формально она была вдовой другого человека. Он, Олег, так быстро и легко получил сведения, касающиеся Егора, что ему, помнится, стало стыдно, что сам он не разыскивал фронтовых друзей.

Но Егор был мертв, расстрелян еще в сорок шестом. Так же безвозвратно сгинул Максим Орлов. Так что ищи не ищи, толку никакого.

К тому же он, Олег Сташевич, быстро набирал обороты, был все время занят съемками, хотелось наверстать все то, что было съедено военными годами…

Он сам-то еле выжил в той войне. Едва не лишился руки. Да еще таскали его на Лубянку из-за Максима, сам еле-еле от лагеря отмазался. Тесть помог. То есть теперь уже бывший тесть, поскольку с Наташей, дочерью замминистра тяжелого машиностроения, они уже восемь лет в разводе.

А что до женщины Егора. Он тогда не на шутку увлекся ею, приглашал в рестораны, на закрытые просмотры. даже роль предложил в своем фильме. Но она отказывалась от знаков внимания известного режиссера с такой надменностью, как будто являлась особой королевских кровей. Его ухаживания были отвергнуты вежливо, но решительно:

— Мы с вами, Олег Иванович, люди не свободные. У вас жена, у меня — сын. А что касается съемок — оставьте, какая из меня актриса? Я коновал. Посмотрите на мои руки.

Руки у нее действительно были по-мужски крепкие, но очень пропорциональные, с длинными, сильными пальцами. И руки эти ему тоже очень нравились.

Да, задела она тогда его за живое… Что же ей сейчас понадобилось? Сын подрос? Нужно пристроить к делу? Уж не на «Мосфильм» ли? Это дорогая услуга…

И Олег Иванович Сташевич, волнуясь как школьник, направился в свой кабинет.

Марина Сергеевна обернулась на звук его шагов. Он снова был потрясен ее красотой. Сколько ей сейчас? Мы ровесники, значит, сорок четыре, прикинул Сташевич. Темно-рыжая грива волос спрятана теперь в строгую прическу, но отливает той же начищенной медью, что и раньше. Уголки зеленых глаз слегка продляются к вискам тонкими лучиками морщинок, которые, надо отметить, очень ей идут. А губы молодые, полные, сочные, и овал лица все такой же удлиненный, с чуть выступающим вперед подбородком. Лицо строгое. И очень хочется вызвать на нем улыбку. Фигура стала более худощавой, подтянутой, но это придает ей европейский шарм. Видно, что шьет сама, но одета со вкусом. С такой женщиной не стыдно показаться не только на Московском кинофестивале, но и в Венеции, отчего-то подумал Ста-шевич. Оказывается, он запомнил ее в мельчайших подробностях. Впрочем, это профессиональное.

— Здравствуйте, Олег Иванович! — звучным голосом произнесла женщина и чуть улыбнулась строгим лицом.

— Здравствуйте, дорогая Марина Сергеевна! — С чувством откликнулся Сташевич. — Прошу вас, садитесь. Не сюда, вот сюда, к журнальному столику.

Она села, положила на колени сумочку. Он сел напротив, наблюдая, как она теребит свою сумочку крепкими пальцами. Римма вкатила сервировочный столик, на котором стоял кофейник, белоснежные чашечки, вазочка с печеньем «Мария», и другая — с яблоками. Керамическая бутылочка с ликером «Вана Таллин» и две крохотные рюмочки завершали натюрморт.

«Все-таки Римма соображает», — похвалил про себя помощницу Сташевич.

Римма разлила кофе, мило улыбнулась гостье и под взглядом шефа быстро удалилась.

— Капельку ликера? — скорее утвердительно произнес Сташевич и потянулся к бутылочке.

— Нет, благодарю вас, я за рулем, — решительно отказалась женщина.

Вот тебе на. Начало встречи пошло не по задуманному сценарию и оказалось как-то смазано. Во-первых, его удивило то, что у нее есть машина. Это как-то уравнивало гостью с ним самим. У него, правда, престижная черная «Волга», но не спрашивать же, какая марка автомобиля у нее… И потом… Можно подумать, каплю ликера кто-нибудь учует! Между прочим, напиток весьма дефицитный, привезен из Таллина и предлагается только избранным. Сташевич сразу обиделся.

— Ну что ж. — натянуто улыбнулся он, — как угодно. Надеюсь, кофе вы все же выпьете?

— Конечно, спасибо, — кивнула женщина, не прикасаясь к чашке. — Олег Иванович, я знаю, что вы страшно заняты, — заговорила она и задохнулась.

И Сташевич увидел наконец, что Марина очень волнуется.

— Ну что вы, Марина Сергеевна! Для вас у меня всегда есть время! Что-нибудь случилось? Проблемы с сыном? — спросил он с ласковостью всесильного вельможи.

— Нет, слава богу, с Егором все в порядке.

И Сташевич вздрогнул, услышав имя. Ну да, она назвала сына в честь Хижняка, вспомнил он.

— И как он? Взрослый уже? Сколько ему?…

— Только что исполнилось восемнадцать. Заканчивает школу. Будет поступать в университет, на физмат. Очень серьезный товарищ, даже слишком, — она чуть-чуть улыбнулась. — Нет, с ним все слава богу. Я вот по какому поводу, — она снова стала серьезной и все теребила сумочку.

— Да вы не волнуйтесь и расскажите все по порядку!

— Хорошо, тогда с начала. Это было в пятьдесят восьмом году… С Калымы вернулся один человек. Какое-то время он жил в одном бараке с Егором. А Егор, оказывается, вел там записи. Ну, что-то вроде дневника. И этот человек сохранил их. Там, среди записок, было конверт от письма, которое батя. то есть мой покойный муж написал Егору. Вот по обратному адресу он меня и нашел. И передал мне эти записи. Я когда прочла их, знаете, я больная ходила месяцы. Это так страшно. Конечно, я понимала, что тогда, в пятьдесят восьмом, их следовало от посторонних глаз прятать. Но теперь ведь другие времена, правда? Культ личности развенчан и все такое. И мне кажется. я уверена, что эти записки — они должны быть обнародованы!

— Как?

— Не знаю. Может быть, их как-то обработать литературно. Или сценарий написать и снять фильм! Это может быть такой пронзительный, страшный, но нужный фильм! Ведь многие до сих пор ничего-ничего не знают! Половина страны не знает, как погибала в лагерях другая половина! А вы. вы были его ближайшим другом! Ведь он мог на следствие дать на вас показания, но ни слова лишнего не сказал! Помните? Вы ведь сами мне рассказывали, когда ознакомились с делом! И наш с вами долг сделать так, чтобы эти записи не пропали, не сгинули во времени! Этот человек с Колымы, он хранил их десять лет, прятал, перепрятывал, вез ко мне. Он недавно умер. И письмо мне прислал перед смертью, спрашивал, что с записками Егора.