Энни из Эвонли - Люси Мод Монтгомери

– Я тоже так думаю, – серьезным тоном согласилась Энни. – И все-таки я думаю, что если нам с бабушкой разобраться, что мы имеем в виду, то за разными способами выражения мысли мы обнаружим, что имеем в виду одни и те же вещи. Тебе лучше следовать тому, как она это выражает, потому что это результат большого опыта. А нам придется подождать, что станет с Дэви и Дорой, и тогда уже можно будет сказать, правилен ли и мой способ.

После легкого обеда они вернулись в сад, где Пол познакомился с эхом, и это знакомство вызвало у него удивление и восхищение, а Энни и мисс Лаванда сели на каменную скамейку под тополем и поговорили.

– Значит, осенью вы уезжаете? – задумчиво произнесла мисс Лаванда. – Я, конечно, должна порадоваться за вас, Энни, но мне ужасно жаль, хотя я понимаю, что это говорит мой эгоизм. Я буду очень скучать по вам. Знаете, иногда я думаю, что не стоит заводить друзей. Какое-то время спустя они уезжают и оставляют боль в сердце, которая еще хуже, чем пустота, бывшая до этого.

– Это похоже на то, что могла бы сказать мисс Элиза Эндрюс, но никак не мисс Лаванда, – возразила Энни. – Хуже пустоты нет ничего. Я не ухожу из вашей жизни. Есть такие вещи, как письма и каникулы. Дорогая, я боюсь, вы выглядите несколько бледной и усталой.

– У… у-у… у-у… у-у, – не унимался Пол. Стоя на дамбе, он старательно издавал звуки. Не все мелодичные у их производителя, обратно они возвращались позолоченные и посеребренные алхимиками, живущими за рекой. Мисс Лаванда сделала нетерпеливое движение своими красивыми руками.

– Я устала ото всего, даже от эха. У меня ничего нет в жизни одно эхо, эхо утраченных надежд, мечтаний, радостей. Их эхо прекрасно, оно дразнит меня. О, Энни, это неприлично говорить такие вещи людям, которые приходят к тебе в гости. Просто я старею и протестую против этого. Я знаю, что буду ужасно неприятная, раздражительная к шестидесяти годам. Может, все, что мне нужно, это попить таблеток.

В этот момент Шарлотта Четвертая, которая исчезла из вида после обеда, появилась и объявила, что северо-восточный угол пастбища мистера Джона Кимболла красен от земляники и не угодно ли мисс Ширли пойти пособирать.

– Первая земляника к чаю! – воскликнула мисс Лаванда. – О, я не так стара, как я думала. И никаких таблеток мне не надо, ни одной! Девочки, как только вы вернетесь с земляникой, попьем чаю здесь, под этим серебристым тополем. К вашему приходу все будет готово, у меня есть и собственные сливки.

Энни с Шарлоттой Четвертой сразу же пошли на пастбище мистера Кимболла, отдаленное зеленое местечко, где воздух был мягким, как бархат, душистым, как клумба фиалок, и золотистым, как янтарь.

– Ах, какой здесь сладкий и свежий воздух! – воскликнула Энни, вдыхая полной грудью воздух. – Такое ощущение, будто пьешь солнечный свет.

– Да, мэм, и у меня тоже. Я именно так это себе представляю, – согласилась Шарлотта Четвертая, которая собиралась сказать то же самое, если бы Энни не сказала, что чувствует себя, как птица на воле. Каждый раз после визита Энни в Обитель Эха Шарлотта Четвертая поднималась к себе наверх в комнатку над кухней и перед зеркалом старалась говорить, выглядеть, двигаться, как Энни. Шарлотта ни разу не удостаивала себя комплиментом, что ей это удается, но практика делает чудеса, как Шарлотта слышала в школе, и она надеялась, что со временем она уловит секрет изящества высокой посадки головы, быстроты сверкающих глаз, манеры ходьбы, словно ветвь дерева раскачивается на ветру. Когда она смотрела на Энни, ей это казалось таким простым и легким. Шарлотта Четвертая всем сердцем обожала Энни. Не потому, что считала ее очень красивой. Красота Дианы Барри красные щеки, черные завитки волос была больше по вкусу Шарлотте Четвертой, чем красота Энни лунный свет, исходящий из светящихся серых глаз, бледно-розовые щеки, то и дело меняющие оттенок.

– Я лучше буду выглядеть, как вы, чем красивой, – искренне сообщила она как-то Энни.

Энни засмеялась, мед этой фразы выпила, а жало выбросила. Она привыкла получать смешанные комплименты. Общественное мнение всегда расходилось в оценке внешности Энни. Люди, которые знали ее понаслышке как красивую, встречались наконец с ней и разочаровывались. Те же, кто слышал, будто она обычная по внешности, после того как видели ее, удивлялись, чем это другие люди смотрят. Сама Энни никогда не претендовала на то, чтобы считаться красивой. Когда она смотрелась в зеркало, то ничего не видела, кроме маленького личика и нескольких веснушек на носу. Ее зеркало никогда не открывало ей трудноуловимую, все время меняющуюся игру чувств в ее душе, которые приходили и уходили, оставляя моментальный след на ее внешности, словно нежное розовое пламя. Не видела она и очарования мечтающей или смеющейся Энни и как это меняло ее большие глаза.

Если Энни и не была красивой в строгом смысле слова, она обладала определенным неуловимым обаянием и необычайной внешностью, которая оставляла у зрителя приятное чувство удовлетворения нежными формами ее девичьей фигуры и ярко выраженными задатками. Те, кто знал Энни получше, чувствовали, сами того не понимая, что больше всего в ней привлекает ее аура, возможность быть в ее обществе заложенная в ней сила того, во что она разовьется в будущем. Она словно жила в атмосфере того, что с ней будет.

Пока Шарлотта Четвертая и Энни собирали землянику, Шарлотта поведала Энни свои страхи относительно мисс Лаванды. Добросердечную девочку искренне заботило состояние любимой хозяйки.

– С мисс Лавандой что-то не так, мисс Ширли, мэм. Это точно, я уверена, хотя она никогда не жалуется. Вот уже давно она сама на себя не похожа, мэм, на прежнюю с того самого дня, когда вы пришли сюда с Полем. Я уверена, она простудилась в ту ночь, мэм. После того как вы с ним ушли, она вышла на улицу и долго гуляла в саду, когда уже стемнело, а на ней была только легкая шаль, и всё. Тогда было много снега на дорожках, и я уверена, она простудилась, мэм. С тех пор я обратила внимание, что она какая-что уставшая и вроде как одинокая. У нее как все равно нет интереса ни к чему, мэм. Она уже больше не воображает, что к ней должны прийти гости, больше не готовится к этому, вообще ничего, мэм. Мне кажется, что только когда вы приходите, она оживает. И самый плохой знак, мисс Ширли, мэм… Шарлотта Четвертая понизила голос, как если бы собиралась поведать какую-то исключительно загадочную тайну или объявить об ужасном симптоме… Она никогда не сердится на меня, если я что-нибудь разобью или сломаю. Что вы, мисс Ширли, мэм, вчера я разбила ее зеленую с желтым вазу, она стояла на книжном шкафу. Ее бабушка привезла вазу из Англии, и мисс Лаванда очень дорожила ею. Я очень аккуратно протирала ее от пыли, мисс Ширли, мэм, но она выскользнула из рук, я не успела ее схватить, и она разбилась на мильон кусочков. Уверяю вас, я так расстроилась и испугалась. Я думала, мисс Лаванда побьет меня. Лучше б правда побила, чем так, как она. А она вошла, грустно посмотрела и говорит: «Не важно, Шарлотта. Собери осколки и выброси». Вот так, мэм «собери осколки и выброси», как будто это была не ваза бабушки из Англии. Ой, что-то с ней не в порядке, и я ужасно боюсь за нее. За ней же некому смотреть, только я.