Потомки - Кауи Харт Хеммингс

Хью кладет пальцы в рот и свистит. Резкий свист слышат все кузены, перестают болтать и смотрят на меня. Как будто они уже знают.

Простите (должен сказать им я), я не сделал бы этого, если бы у меня не умирала жена, но дело в том, что она умирает. Она умирает, скоро ее не станет, и мои дочери останутся без матери. По какой-то причине — по прихоти судьбы, в общем-то, — вам требуется мое согласие. Я знаю, вы и сами прекрасно разбираетесь в сложностях наследных прав, знаете, что они одновременно справедливы и несправедливы. Но я принял решение. Вы не получите денег, но мы все сохраним кое-что очень важное, а потом передадим потомкам.

Я смотрю на этих людей. Они — моя семья. И надеюсь, они меня поймут.

Здесь новые цветы — имбирь, гардения, тубероза. После коктейля у нас к Джоани приходили гости. Много роз, и ни одной красной. Я представляю себе, как мужья говорят женам: «Все равно она их не видит». Я бы тоже так сказал. Я рад, что нас не было в больнице эти два дня. Скотти не поняла бы ни этих людей, ни их слез, а мы с Алекс избавились от неловкости, которую непременно чувствовали бы от всего этого.

Я вспоминаю, как мы с девочками гуляли по пляжу. Мне хочется вернуться в наш отель.

— Папа, — говорит Скотти, — ты о чем думаешь?

— О тебе, — отвечаю я. — Я думаю о тебе.

Алекс ушла покупать воду — единственное, что сейчас принимают наши желудки. Я хочу, чтобы она скорее вернулась.

Джоани изменилась. Она сильно похудела, побледнела, вид у нее отстраненный. Во рту больше нет трубки. Скотти ничего не сказала об этом, и я очень рад, потому что до сих пор не знаю, как ей сказать.

— Обо мне? — спрашивает Скотти. — А что ты обо мне думал?

— Думал, как быстро ты повзрослела.

— Вряд ли, — говорит она. — Я в нижней части процентиля[48]. Правда, Рина тоже в нижней части. Рина говорит, что…

— Хватит про Рину. Вспомни, что мы о ней говорили.

— Ладно, только я хочу, чтобы завтра она пришла в больницу. Алекс приводит своего приятеля, и я тоже хочу позвать подругу.

— Скотти, Рина не может прийти сюда завтра.

— Почему?

— Ты знаешь, что будет завтра?

Скотти подходит к своему рюкзачку и начинает вытаскивать из него вещи.

— Скотти, я задал тебе вопрос.

— Да знаю, господи, папа!

— И что же? Скажи-ка мне, зачем мы пришли? Никакой Рины, поняла? И перестань копаться в рюкзаке. Скажи, зачем мы пришли в больницу и почему ты не хочешь прикасаться к маме или поговорить с ней?

— Папа!

Я поворачиваюсь. В дверях стоит Алекс. Она принесла бутылки с водой. Скотти сидит на стуле в углу палаты и смотрит в стену. Мне хочется ее обнять, но я не могу. Я поддался гневу.

— Зачем ты на нее кричишь? — спрашивает Алекс.

— Я не кричу. Твоя сестра говорила про Рину, вот и все. Девочки, я хочу только, чтобы все прошло гладко. Я не хочу вас… принуждать. Между прочим, где Сид? Мне нужно с ним поговорить.

— Наверное, ушел с девчонками, — говорит Скотти. — Вчера вечером, пока вы ходили в тот домик, на пляж пришли девчонки, которых мы встретили в отеле, и Сид ушел с ними.

— Что ты болтаешь? — спрашивает Алекс, и я вижу в ее глазах обиду.

— Наверное, пошли устраивать оргию, — с серьезным видом заявляет Скотти.

— Мне все равно, — говорит Алекс, хотя видно, что на самом деле ей не все равно. — О господи!

Я прослеживаю за ее взглядом. Рука Джоани поднялась вверх, словно она дает клятву.

Я мгновенно бросаю взгляд на ее лицо, но глаза закрыты. Да, Джоани иногда дергается, но Алекс еще этого не видела. Я поворачиваюсь к Скотти.

— Скотти, иди сюда, — говорю я.

Я смотрю на руку Джоани. Она сухая и бледная.

Ногти стали немного длиннее. Внезапно Джоани начинает шумно дышать, словно пытаясь справиться с одышкой.

— Она же не может дышать! — вскрикивает Скотти.

— Иди сюда, — властно приказываю я.

— Папа! — вмешивается Алекс.

Скотти подходит ко мне, опустив голову.

— Нет, может, — говорю я. — Доктор говорит, что это просто рефлекторные движения. Мама не борется, не страдает. А теперь возьми ее за руку.

Я вижу тонкие волоски на руке Джоани, морщинки на запястье. Я беру Скотти за руку и тяну к матери. Скотти упирается, Алекс кричит, требуя немедленно это прекратить, но я не обращаю на нее внимания. Разжав кулачок Скотти, я вкладываю ее руку в руку матери. По щекам Скотти текут слезы. Лицо идет красными пятнами. Я тоже так краснею, когда злюсь и когда занимаюсь сексом. Джоани продолжает громко дышать. Кажется, что она борется. Кажется, что она страдает. Я крепко держу Скотти, не давая ей вырвать руку.

— Папа! — кричит Алекс. — Прекрати!

— Возьми маму за другую руку, — говорю я ей, кивнув на кровать. — Бери! Сейчас же!

Алекс подходит к кровати с другой стороны и смотрит на мать. Потом закрывает глаза и нащупывает под одеялом ее руку. Лицо Алекс искривилось, словно ей предстоит съесть какую-то гадость. Она вынимает из-под одеяла руку матери и кладет ее сверху. Потом сжимает ее. Мне кажется, что крепко. Голова у Алекс опущена, и мне не видно ее лица. Скотти бьет дрожь. Я стою у нее за спиной, обнимая обеми руками, словно боюсь, что она упадет. Девочки должны это сделать, чтобы потом до конца своих дней не жалеть о том, чего они не сделали.

— Скажи что-нибудь, — говорю я Скотти.

— Нет, — отвечает она, и в ее голосе слышится мука. — Ты делаешь мне больно.

Я смотрю на Алекс. Ее голова опущена, плечи вздрагивают.

— Скажи что-нибудь. Алекс.

— Сам скажи! — кричит она, и я вижу, что она плачет.

Я наклоняю голову и начинаю тихо говорить с Джоани:

— Прости. Я не дал тебе того, о чем ты мечтала. Я не был тем человеком, о каком ты мечтала. Я не стал для тебя всем. А ты была для меня всем. Ты дала мне все, о чем я мечтал.

Я говорю так, словно читаю молитву. В голове жар, горло пересохло. Я мучительно пытаюсь что-то вспомнить, найти слова, которые заставят меня вспомнить, но в голове пусто. Мы с Джоани познакомились, когда мне было двадцать шесть, а ей девятнадцать. Почему я не могу ничего вспомнить?

— День за днем, — говорю я. — Дом. Вот и все. Обед, тарелки, телевизор. Выходные на пляже. Ты идешь туда, я сюда. Вечеринки. Дома ты жалуешься, что отвратительно провела время. Гоняешь на машине по Пали, не глядя на светофоры. — Больше ничего не приходит в голову. Такая v нас была жизнь. — Я все это любил, — говорю я и крепче сжимаю руку жены.