Потомки - Кауи Харт Хеммингс

— Доброй ночи, — говорит Алекс.

Она ступает с крыльца на темную траву В небе полно звезд, и сияет месяц, тонкий, как щепка.

Когда Алекс отворачивается, я беру Джули за плечи и целую. Я наклоняю голову, приоткрываю рот и целую ее. Потому что я этого хочу, потому что она жена Брайана, потому что у нас одинаковая судьба, потому что хочу, чтобы мой поцелуй ей понравился, потому что хочу, чтобы она почувствовала себя оскорбленной, смущенной, взволнованной, беззащитной, счастливой. Потому что я этого хочу.

Оторвавшись от ее губ, я не смотрю ей в лицо, я смотрю на ее губы. Она проводит по ним кончиком языка, словно хочет стереть мой поцелуй. Не говоря ни слова, я поворачиваюсь и ухожу, оставив ее с ее семьей.

Я иду к пляжу. Я чувствую, как внутри меня что-то освобождается, но вовсе не потому, что я наконец-то могу расслабиться. Что-то внутри меня сдалось, отказалось от борьбы, вернулось ко мне, ничего не принеся с собой.

Борт «9–15» на удивление полон. Туристы тащат набитые сувенирами сумки, чтобы доказать, что побывали на Гавайях. В сумках, конечно, национальные украшения, футболки и орехи макадамия. У всех на руках золотые браслеты, на которых выгравированы их гавайские имена. Вернувшись домой, они будут называть своих собак или своих детей Лани или Коа. Лично я думал, что мы в качестве сувенира повезем мужчину, которого доставим в больницу для прощания с моей женой, но нам не повезло: у нас нет сувениров, ничего на память об этой поездке.

Девочки мои устали. Скотти за последние дни сильно похудела. Она спит в кресле рядом со мной. Жесткий серый плед из самолетного пакета обрамляет ее лицо как капюшон, и она в нем выглядит бледной, как юная наркоманка, как Смерть. Нужно не забыть накормить детей. Проследить, чтобы умылись, почистили зубы, сходили к врачу и собрали школьные учебники. Заставить их заниматься спортом, научить дружить, учиться и читать хорошие книги. Сказать, чтобы не курили, не занимались сексом, не садились в машину к незнакомцам или к пьяным приятелям. Научить писать благодарственные открытки и есть то, что дают, отвечать «да», а не «ага», класть на колени салфетку и жевать резинку с закрытым ртом. У меня на это уйдет много времени.

— Что там у вас произошло? — спрашивает Алекс.

Я прижимаю палец к губам и показываю на Скотти, пытаясь увильнуть от ответа.

— Она спит, — говорит Алекс. — Расскажи. Когда он приедет?

Сид наклоняется к нам. Я смотрю перед собой, но чувствую на себе их взгляды. Я не знаю, что ответить. Это как с историей про акулу. Мне кажется, что нельзя говорить им все, они должны сохранить образ хорошей матери. Но я не знаю, какой образ лучше — Джоани влюбленная и страстно любимая или Джоани обманутая и несчастная. Она уже никогда не узнает о том, что совершила ошибку, но я не уверен, что меня это радует.

— Он был в шоке, — говорю я.

— Он просил у вас прощения? — спрашивает Сид. — Надеюсь, что да. Вы же могли все рассказать его жене, а вы этого не сделали. Надеюсь, он понял, как ему повезло. Я бы на вашем месте все выложил его жене. Пусть бы знала. А то так и проживет как последняя дура до конца своих дней.

— Угомонись, сынок, — говорю я. — Не надо так.

Алекс кладет руку на ногу Сида, и я вижу, как нога подпрыгнула. Она его ущипнула. Странно, почему он злится? Я вспоминаю, как по дороге сюда он внимательно изучал инструкцию. Чтобы отвлечь внимание Алекс и Сида, я достаю из кармана кресла ламинированный листок. Я смотрю на картинку, где пассажиры сидят на надувном плоту посреди океана. На них спасательные жилеты. На азиатском лице мужчины играет улыбка.

Алекс бросает взгляд на рисунок:

— У них даже одежда сухая.

Я показываю на плавающий на поверхности воды самолет.

— Так он приедет или нет? — спрашивает меня Сид.

— Думаю, что нет, — отвечаю я.

Слабая, беспомощная, неподвижная, обманутая. Я не знаю, стала бы Алекс ее больше любить за это, пожалела бы?

— По-моему, он все еще очень любит свою Джули, — говорю я.

— Скажите пожалуйста, — насмешливо бросает Сид и смотрит в иллюминатор. — Если оы он любил свою жену, то не стал бы трахать вашу.

— Сид, — на удивление спокойно говорит Алекс, — будь любезен, заткнись.

— Да, — стараясь подражать ее спокойному голосу, говорю я. — Пожалуйста.

Внизу проплывает часть Гонолулу. Видны огни на склонах холмов, потом глухое темное пространство, потом еще одна цепь огней. Странно представить себе, что где-то внизу живут другие люди. Каждый огонек внизу — это чей-то дом, где живет человек, или семья, или кто-то вроде меня, кому сейчас нелегко. Я чувствую, как самолет падает в воздушную яму, потом входит в облака, внизу ничего не видно, зато скорость становится зримой.

— Я думаю, тебе пора домой, — говорю я Сиду. — Повидаться с матерью. — (Он смотрит в иллюминатор.) — Сид, ты меня слышишь?

— Не могу, — отвечает он.

— Можешь. Она твоя мать и хочет, чтобы ты жил дома.

— Она меня выперла, — отвечает он.

Я пытаюсь поймать взгляд Алекс, но она смотрит в другую сторону. Ее рука по-прежнему лежит на ноге у Сида. Вместе эти двое непробиваемы. Впереди появляется посадочная полоса. Мы вернулись в реальность, оставив далеко позади тихий, спокойный остров.

Встреча состоится в доме Кузена Шесть. Его зовут Кузен Шесть потому, что однажды в детстве он выпил шесть банок пива, после чего разбил себе нос. Сейчас ему под семьдесят, но прозвище держится так же крепко, как сам он стоит на ногах. Он встречает нас в гостиной, которая похожа на мою — такие же раздвижные стеклянные двери, выходящие на задний двор. Каждый раз, когда я попадаюсь ему на глаза, он начинает рассказывать свою любимую историю о том, как учил солдат серфингу в обмен на пропуск к своему любимому месту на пляже, в дни войны оказавшемуся в закрытой зоне. Вот почему я торчу возле бассейна и делаю все, чтобы кузен меня не заметил. Каждый раз он во всех подробностях описывает мне тех солдат, словно рассказывает в первый раз, а мне грустно, неловко, и я немного сержусь.

Я сижу за столиком. На нем разложены документы, заявление для прессы, лежит наготове ручка, но я еще ничего не подписал. Мысли заняты совсем другим. Скоро я овдовею. Дочери ждут меня в больнице, возле постели матери, которую мы оставили на одну ночь и два дня. С тех пор как мы приехали, я не видел Сида ни разу. Интересно, чего он добивается? Сначала я хотел позвонить его матери, но потом решил, что сейчас не до нее. Мне и так пришлось общаться со множеством людей, без которых я мог бы прекрасно обойтись. Я отодвигаю мысли о Сиде и своих дочерях. Сегодня мне предстоит разбираться с правами на наследство.

Некоторые из моих кузенов хотели бы продать землю тому, кто сделает наиболее выгодное предложение, не желая учитывать тот факт, что на месте плантации таро будет возведен очередной супермаркет, однако большинство предпочитает принять предложение Холитцера — единственного уроженца здешних мест. Мне эта ситуация не нравится. Я хочу, чтобы наша земля перешла в надежные, добрые руки, но их-то я как раз и не вижу, совсем как когда-то мой отец. А это значит, что победит Холитцер. И Брайан.