Дневник провинциальной дамы - Э. М. Делафилд

вошло в моду года два назад. Дальнейшая беседа несколько раз меняет направление и крутится в основном вокруг «Кавалькады»[296], причесок, дрессировки собак и кого-то по имени Уильям, но время от времени возвращается к Спротту и Нэшу.

С огромным трудом дожевываю булочку, плачу десять пенсов за ужин и оставляю два пенса чаевых. Решаю, что оно того не стоило даже в целях экономии. С огромным удовлетворением вспоминаю, что завтра обедаю в «Булестене»[297] с очаровательной виконтессой, что приводит к размышлениям о странных Жизненных Контрастах: холодная свинина и черствая булочка на Теобальдс-роуд во вторник, но лобстер и poire Hélène[298] (надеюсь) в «Булестене» в среду. Надеюсь и искренне верю, что и компания, и беседа будут столь же разительно отличаться от сегодняшней.

Днем решаю сесть за работу. Долго точу карандаши и ищу ластик, который в конце концов обнаруживается в граммофонном отсеке для игл. Задаюсь вопросом, где же тогда иглы, и в итоге с изумлением нахожу их в спичечном коробке на полке кухонного буфета. (Воображение тут же подкидывает мрачную фантазию, которая начинается с того, что Вики ищет в темной кухне печенье, а заканчивается тем, что коронерский суд выносит мне суровый – но справедливый – приговор.)

(Вопрос: Не слишком ли далеко порой уносит своего обладателя воображение, которое, вообще-то, во многом – Дар Божий? Ответ: Решительное «да».) В дверь звонят. На пороге стоит особа крайне изможденного вида. Она говорит, что совсем мне не помешает (хотя уже помешала), но слышала ли я про новый пылесос? Мне становится ее жаль, и я боюсь, что, если ее прогнать, ей, скорее всего, станет совсем плохо, поэтому слушаю про новый пылесос и неохотно соглашаюсь, чтобы она пришла и продемонстрировала его возможности завтра утром. Непрошеная гостья говорит, что я никогда об этом не пожалею (неправда – уже жалею), и исчезает из моей жизни.

Во второй раз меня отрывает от дела Безработный, который ходит по домам и продает свои Стихи. Проявляю слабость и покупаю Стих за два шиллинга, но прошу, чтобы ко мне больше никого не присылали, поскольку я не могу позволить себе такие расходы. Безработный заверяет меня, что ни за что так не поступит, и уходит.

Снова трезвонит звонок, на этот раз не прекращая. Гляжу на него, охваченная ужасом. Снизу видно только какие-то две загадочные жестянки и несколько проводков. Встаю на стул, чтобы рассмотреть получше, но пугаюсь, что меня может ударить током, и слезаю. Прибегает домработница с верхнего этажа и две незнакомые соседки – из цокольного и говорят, что надо позвать Мужчину. Под продолжающийся оглушительный звон сочиняю в уме ироническую статью о Феминизме. Приходит мастер, говорит, что да, так, мол, он и думал, и мгновенно утихомиривает звонок, очевидно, одной только мужественностью.

Сердита настолько, что никак не могу приняться за дела.

7 октября. Совершенно нетипичная выходка Роуз, с которой у нас давно запланирован совместный ужин сегодня вечером. Решаю, как добраться до места: то ли автобусом до Портленд-стрит, то ли на метро до Оксфорд-Серкус, но тут звонит замужняя племянница Роуз (молодая, современная, живет в Хартфордшире)[299] и говорит, что их подвел лектор и сегодня вечером некому выступить на собрании Женского института. Она обратилась к Роуз, и та сразу порекомендовала меня и выразила полную готовность пожертвовать нашим ужином. (Сослаться на занятость теперь решительно невозможно.) Чуть было не говорю, что заболела гриппом, но вовремя вспоминаю, что племянница очень дальновидно начала разговор с вопроса, как у меня дела. Я ответила: «Спасибо, отлично!» – и теперь мне не остается ничего, кроме как согласиться.

(Вопрос: Стоило ради этого приезжать из Девоншира?)

В голове крутятся несколько вариантов краткого и резкого письма к Роуз, но времени нет. Успеваю только бросить зубную щетку, расческу, тапочки, губку, три книги, пижаму и грелку в саквояж (позже обнаруживаю, что забыла пуховку, и очень злюсь, но толку-то что) и отбываю на поезде в Хартфордшир.

По дороге вспоминаю все, что мне известно про племянницу Роуз: чуть за двадцать, симпатичная, талантливая, пользуется огромным успехом в обществе, умеет все, что только можно уметь: играть в игры, танцевать и так далее и тому подобное, замужем за невероятно умным молодым человеком. (Про таких говорят: «Он Сам Сделал Себе Имя», вот только не помню в чем.)

Очень хочется сейчас же поехать в обратную сторону, дабы не встречаться с таким совершенством, однако этот план невыполним, поскольку поезд идет без остановок.

Племянница встречает меня на станции (ее наряд превосходит все, какие у меня когда-либо были и будут) со всем возможным радушием, благодарит за приезд и спрашивает, о чем будет мое выступление. Отвечаю, что о Любительском Театре. Племянница неубедительным тоном говорит, что это просто отлично, но добавляет, что в институте уже есть большая Театральная Студия, им регулярно ставит спектакли известный актер, муж Заместителя Председателя, и они заняли одно из первых мест на недавнем всеанглийском конкурсе сельских любительских театров.

Естественно, падаю духом и бормочу, что тогда, наверное, лучше рассказать о чем-то другом, например о книгах. Звучит жалко, и я уверена, что племянница тоже так думает, хотя и остается неизменно приветливой. Она уверенно ведет автомобиль в темноте, прекрасно справляется со сложным заездом в гараж, извлекает мой саквояж и удивляется, какой он Тяжелый (не признаю́сь, что там книги, иначе это будет выглядеть так, будто я решила, что у нее дома их недостаточно). Меня проводят в совершенно очаровательный дом, обставленный по последней моде. Подозреваю, что там имеются все возможные приспособления, которые когда-либо были изобретены для облегчения домашнего труда. Это подозрение тут же подтверждается.

Больше всего меня впечатляет ванная – мрамор, черно-белая плитка, ослепительная чистота… С сожалением, но оттого с не меньшей любовью вспоминаю гораздо худший вариант такого же помещения у меня дома: облупленные кое-где стены, латунные ручки, которые горничная чистит, только когда они совсем позеленеют, на стенах – разномастные кустарные полочки с невероятным скоплением полупустых флакончиков, баночек талька и пачек мыла.

Племянница демонстрирует мне своих детей: очаровательного маленького мальчика и ангелоподобного грудничка – у обоих, конечно, кудряшки. Не могу придумать, чем бы похвастаться в ответ на вежливый вопрос о Робине и Вики, поэтому просто говорю, что они в школе.

(NB. Викторианская теория материнской гордости окончательно дискредитирована. Любовь – да. Гордость – нет.)

Садимся ужинать – племянница переоделась в голубое платье, которое ей идет и, разумеется, полностью соответствует случаю. Пытаюсь выглядеть как можно лучше в старом красном платье с маленькой красной береткой, которая мало того что меня не красит, так еще и