Муза - Джесси Бёртон

Шлоссы были слишком погружены в свои внутрисемейные битвы, чтобы осознать, что происходит на севере, в Мадриде, и какая волна двигается на них с юга, из Марокко. Они не обратили внимания, когда двенадцатого июля в Мадриде четверо фалангистов застрелили лейтенанта-социалиста Республиканской гвардии. В отместку его друзья расправились с депутатом-монархистом, видным деятелем правого крыла. Жизнь в Испании, как и жизнь в финке, должна была вот-вот взорваться, и тогда всех захлестнет поток взаимных обвинений, бешеных амбиций и застарелых обид. Однако в те дни никому не приходило в голову, что надвигается война.

Сара и Олив сначала услышали об этом по радио. Восемнадцатого июля четыре генерала из восемнадцати, возглавлявших национальную армию, восстали против левого правительства и захватили свои гарнизоны. Премьер-министр, опасаясь революции и массовых волнений, приказал всем гражданским губернаторам не выдавать оружия рабочим объединениям, которые наверняка захотят противостоять потенциальному приходу к власти военных. В ту же ночь он ушел в отставку.

Исаак примчался в финку. Гарольд само собой был в Малаге.

– Доставайте пистолет!

На его крик из дома выбежали женщины.

Позднее Тереза вспоминала реакции Шлоссов женского пола. Поведение Олив выражало облегчение. Возможно, для нее это было доказательством, что она Исааку все еще небезразлична – вот бежал всю дорогу из-за того, что какие-то солдаты поигрывают мускулами. А Сара, вспомнила Тереза, твердой рукой налила ему стакан воды, и на ее лице блуждала радостная улыбка.

Ближайшим к Арасуэло городом, перешедшим в руки взбунтовавшихся военных, стала Севилья. В десять вечера по радио выступил генерал Кейпо де Льяно[63] и поведал о своих планах. Исаак и три женщины, сидя в кабинете Гарольда, затаив дыхание слушали его воинственное обращение, и на их лицах отпечатался страх.

– Народ Севильи, вооружайтесь! – орал он в микрофон. – Отечество в опасности, и, чтобы его спасти, несколько смельчаков-генералов взяли на себя ответственность и стали во главе «Движения за национальное спасение», которое уже повсеместно одерживает победы. Африканская армия спешит на подмогу, чтобы вместе с нами снести бесчестное правительство, решившее погубить Испанию и превратить ее в придаток Москвы.

– Придаток Москвы? – переспросила Сара. – Что он несет?

– Помолчи! – прошипела Олив.

– Все андалусийские воинские части, с которыми я связался по телефону, подчиняются моим приказам и вышли на улицы… а руководство Севильи и те, кто симпатизирует ему и узурпаторам власти в Мадриде, арестованы и находятся под моим контролем.

– Исаак, это о таких, как ты, – прошептала Олив. – Тебе надо бежать.

Он поднял взгляд, и она увидела круги под глазами.

– Бежать? Никуда я не побегу. По-твоему, я стану прятаться от таких, как он? По-твоему, если Кейпо де Льяно кому-то там позвонил, они побегут исполнять его приказы? Мы уже отмобилизованы. Мы будем сражаться. Они не победили в Мадриде и Барселоне, не победят и здесь.

– Народ Севильи! – гремел генерал. – Жребий брошен, и расклад в нашу пользу, так что чернь напрасно сопротивляется, устраивая вопли и стрельбу на всех углах. Легионеры и марокканцы уже движутся в Севилью, и как только они прибудут, мы переловим всех этих смутьянов, как паразитов. Да здравствует Испания!

– Исаак, – в голосе Олив появились панические нотки, – у них войска. Оружие. Обученные солдаты. Ты представляешь, что они с вами сделают?

Они услышали рев мотора, быстро приближающегося к дому. Хлопнула дверца.

– Эй, где вы там? – донесся крик Гарольда из прихожей. – Вы слышали?

Тереза отскочила от письменного стола и на ощупь побрела по неосвещенному коридору, налетая на стены, – до кухни, на веранду, подальше от людей. Она выбежала в темноту сада, и тут из нее хлынула вся желчь, ее тело исторгало из себя слова, которыми невозможно было сформулировать зреющий в ней ужас – вот оно, волна добралась и до них, землю рвут на части, ее брата хватают, а Олив… Олив уезжает. Она мотала головой в надежде хоть за что-то ухватиться, как ей это до сих пор удавалось, но мозг уже разрывали крики солдат, и топот сапог по темным аллеям, – дум, дум, дум, – и взмах приклада, размозжившего чей-то череп. От этого было не спрятаться.

– Тере! Тере! – звала ее Олив. – Ты только не бойся. Где ты?

Вот так все кончится, поняла Тереза. Прямо тут, в ночи, она на коленях, в окружении испанских шакалов.

12

Через два дня после того, как меня выставили из дома Квик, в коридоре моего дома зазвонил телефон, и я сбежала вниз прямо в ночной рубашке, чтобы только поскорее взять трубку. Услышав фразу: «Как сама, Делли?» – я пришла в такой восторг, что едва не расплакалась. На другом конце провода была не Квик, чьего звонка я так ждала, и не Лори. Это был голос, который возвращал меня к жизни.

– Синт!

– Ну что, жива еще, подруга?

– Почти.

– Ага… В общем, есть у меня сегодня пара часов. Хочешь встретиться?

Последний раз мы виделись больше двух месяцев назад. Я заметила ее раньше, чем она меня. Выглядела Синтия, как всегда, безупречно: она стояла, облокотившись на одного из львов на Трафальгарской площади, одетая в толстую дубленку и новые расклешенные джинсы. В общем, вид у нее был… классный. Высвобожденные из французской косы волосы были подстрижены по-новому: Синт решила носить круглую прическу-афро. Я почувствовала себя неряхой в сравнении с ней, в моих толстых колготках и практичных ботинках, в шерстяном шарфе и шапке, натянутой на уши, словно я была персонажем книги Энид Блайтон[64]. И все же – холодное ноябрьское утро в Лондоне. Лучше не гневить судьбу.

Казалось, у меня сердце выпрыгнет из груди, так я радовалась чудесному облику Синт. Осознание того, как далеко я забрела в своем одиночестве, охватило меня, когда я увидела лицо подруги, моей самой давней подруги. Наши глаза встретились, и я рванулась к Синт, а она, в свою очередь, раскрыла мне объятия так широко, словно птица, неспособная летать, но пытающаяся взмахнуть крыльями.

– Ты уж прости меня, Синт, – сказала я, – прости. Я ведь сглупила, все испортила…

– Ну, Делли, – перебила меня она, – я вышла замуж, оставила тебя. Ты тоже меня прости. И о чем я думала? – Тут в глазах у нее блеснула искорка. – Я, правда, очень скучала по тебе, милая.