Кроха - Эдвард Кэри

От многократных просмотров мой рисунок быстро смазался и покрылся морщинами.

Однажды Елизавета постучалась ко мне в буфет.

– Я больше не смогу проводить с тобой так много времени.

– Так сказала мадам Гемене?

– Мадам Гемене назначили гувернанткой маленькой дофины. Теперь за моим домом надсматривает мадам Диана де Полиньяк. Ярость отослали прочь, и даже Фурии дозволено не более двух визитов в месяц. У меня теперь новые фрейлины. Я взрослею, я это чувствую.

– А я? Что сказала мадам де Полиньяк обо мне?

– О, сердце мое, сердце мое! Теперь все по-новому. Сердце мое, у тебя тут такая теснота. Хочешь, я найду для тебя нормальную пристойную комнату? Она будет располагаться чуть дальше, но, возможно, оно и к лучшему.

Можно лишь пожалеть бедные игрушки, ведь к ним обычно привыкаешь и любишь их очень недолго; старые ломаются, или им на смену приходят новые. И их уносят с глаз долой в дальние комнаты, где свален прочий постылый хлам. Поколения кукол валяются, заброшенные, в сараях и там гниют.

Я попала в новые покои Версаля, но дворец уже выглядел в моих глазах не золотым левиафаном, каким казался в первые дни пребывания здесь, а скорее исполинским скелетом, останками некоего убитого зверя, внутри которого все мы обитали. Теперь в моем распоряжении оказалась целая комната, холодная и пустая, и ничто не могло ее согреть. Я попыталась вызвать призрак Эдмона в это печальное место, но он не появлялся. Он исчез, чтобы уже никогда более не возвращаться ко мне.

И все же, как всем известно, даже о выброшенных игрушках порой вспоминают, они вдруг воспламеняют старую любовь, за них хватаются, потому что в минуту отчаяния их привычность оказывается необходимым утешением.

Столь же внезапно, как возникли разговоры про герцога Аосту, всего неделю спустя после того, как мне показали мою новую комнату в сорока минутах ходьбы от мастерской, все эти разговоры разом оборвались, закончились коротким словом: герцог тоже оказался «неподходящим». Елизавете пришлось с этим смириться. И тотчас вспомнили обо мне.

И я переселилась обратно в буфет.

В тот же вечер, когда я вернулась в буфет, ко мне пришла Елизавета, тихая, заплаканная, с чуть вздрагивающими плечами. Тем вечером она призналась, что поставила на себе крест и что отныне решила посвятить себя заботам о бедных страдающих людях, а для себя она уже не ждет ничего хорошего. Она попросила меня принести ей гипсового Иисуса из его коробки-шкафчика и потом все время держала его на коленях, точно дитя, которого ей было не суждено родить. С того момента наши дни исполнились сугубо религиозных дел, в которых участвовали только мы втроем: Елизавета, я и гипсовый человек. И если я порывалась ее поцеловать, она меня мягко отстраняла.

Боль найдется в церкви Сен-Кир

После этих событий время стало отмеряться поездками в церковь Сен-Кир. В этой церкви, в ее различных приделах, стремительно росло число восковых человеческих органов, прибитых один поверх другого, отчего пустая поверхность стены быстро сокращалась. Список несчастных страдальцев Елизаветы растянулся и уже дошел до третьего тома; текли месяцы, и вот наконец сменился год, начался следующий, который обещал быть таким же, как предыдущий, и такими же обещали быть все последующие, и все оставалось как есть, и тела несчастных страдальцев недужили и испытывали боль, и они демонстрировали нам, с горькими слезами и стиснутыми зубами, где у них болит. Они и вправду сильно страдали в то время, очень страдали, и их количество казалось неисчислимым и все росло. Они не всегда встречали нас радостно, и порой принимали от Елизаветы деньги с весьма мрачным видом. Причиной тому, по нашему разумению, были ненастье и неурожай. Другой причиной был, возможно, бывший конюший, упавший с лошади и заработавший хромоту. Как-то раз этот хромой пришел во дворец за подаянием. Караульные избили его и отослали обратно в деревню, где он умер от ран. Семье дали денег, но что толку: когда избитый хромой скончался, деревенские совсем пали духом. Однако Елизавета не прекратила своих визитов, мы замечали людские горести и потом делали из воска дары для церкви, молясь за облегчение их трудностей. И мы обе становились старше. И хотя нас еще можно было считать молодыми, а мадам Елизавета всегда выглядела моложе, годы откладывались на наших телах слой за слоем, и Елизавета постепенно превращалась в старую деву, отбросив мысли об ином будущем для себя.

И внутри ее тело тоже иссыхало.

Нас к тому же еще и переселили.

Новые покои принцессы Елизаветы располагались в самом конце длинного коридора в юго-западном крыле дворца во втором этаже; такое расположение объясняли тем, что-де принцессу не надо беспокоить, но на самом деле это было сделано, чтобы позабыть о ее существовании. Из окон ее новых апартаментов мы видели Большой канал, но что важнее – дорогу к Сен-Киру, ведь мы постоянно смотрели в том направлении. Под нами располагались большие апартаменты королевы, над нами – покои дворцового конюшего, которого мы вечно слышали: он топал взад-вперед в своих сапожищах. Вокруг нас кипела дворцовая жизнь, но нас она не касалась. Новые апартаменты состояли из восьми комнат: прихожей, второй прихожей, большого кабинета, бильярдной, библиотеки и будуара. За стеной спальни стоял мой новый буфет, в нем было на одну полку меньше, чем в прежнем, и внутри, когда я впервые открыла его дверцы, повсюду лежал мусор. Его прежняя обитательница не обращала на такие мелочи внимания, и к тому же на внутренних стенках остались царапины и следы от подошв. Я прибралась и забралась на полку. Вместе со мной там жили муравьи, и даже время от времени на нижнюю полку захаживала мышь.

Наступили длинные сезоны мадам де Полиньяк. Диана де Полиньяк, сестра новой фаворитки королевы, была уродлива лицом, горбатая и неряшливо одетая, с сухой кожей и влажными губами, и при виде мужчин постоянно сглатывала слюну. До Елизаветы ей не было никакого дела – о чем она недвусмысленно дала понять, заняв свою должность. Она населила коридоры апартаментов Елизаветы своим собственным гаремом: они насмехались над Елизаветой намеренно громко, чтобы та все слышала. Ее единственными друзьями были мы с гипсовым Иисусом. Сколь бы тягостным ни было владычество вначале Мако, а за ней Гемене, ими хотя бы двигали искренние побуждения, и их методы воспитания, пускай своевольные и властные, все же были благожелательными. Напротив, Полиньяк думала исключительно о своей выгоде. Именно она приказала поставить в одной из комнат бильярдный стол: королева Антуанетта пристрастилась к настольной игре в шары, и теперь всем обитателям дворца вменялось освоить новую забаву. Елизавета шаг за шагом отступала. В других частях дворца кипела шумная светская жизнь, устраивались большие рауты, празднества, игры. Но сама я ни разу там не присутствовала. С нижнего этажа до нас доносились смех и шум веселья, сверху – хлопанье дверями и грохот сапог. Хотя ей было всего семнадцать лет, выглядела Елизавета на все тридцать.

– Не покидай меня, мой двойник! Никогда не уходи!