Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

– Ваши раны…

– Уже почти затянулись. – Он улыбнулся той своей обаятельной улыбкой, которая не оказывала на Лидию никакого воздействия. – Медицинский феномен, вы же помните.

– Я помню. Я просто привыкнуть не могу.

Он тоже не мог привыкнуть. К тому, какая она был с распущенными волосами. К тому, что почувствовал в тот момент. А ведь он уже начал считать себя бесчувственной упыриной! Он же к шее ее лебединой присматривался! И не для того, чтобы поцеловать. Другие его обуревали чувства. Или все-таки смесь чувств? Ведь сколько раз мог, сколько раз видел ее спящей и беспомощной, но не кинулся, не переступил черту. Скорее бы самого себя убил, чем ей навредил. И хорошо, что не пришлось никого убивать. Никого из людей. Значит, есть у него какой-никакой выход. Да, не самый лучший, не самый красивый, но уж какой есть. И главное, чувствовать начал. Вот чувствует досаду на пацанов, которые не предупредили. А вот злость на Власа, который по старой ментовской привычке все держит под контролем. А вот неловкость и еще что-то непонятное перед Лидой. Это самое острое чувство, почти как лезвие. Задень – и хлынет кровища. А ему сейчас кровища не нужна. Даст бог, никогда и не понадобится.

– Со мной пойдет Влас. – Последний довод, можно сказать, решающий. – Если что, присмотрит и поможет.

– Влас Петрович медицине не обучен.

– Зато стрелять хорошо обучен. А с медициной я как-нибудь сам управлюсь.

– Вас же бесполезно уговаривать, Григорий? – Впервые она назвала его просто по имени. – Вы же уже все решили.

– Такой уж я человек… – Он пожал плечами и тут же подумал, что, возможно, и не человек он уже вовсе.

– Я дам вам с собой мазь. Она на барсучьем жиру. Очень хорошо для ран.

Его раны, наверное, и так скоро исчезнут без следа, но забота эта… волновала.

– Спасибо, Лидия. – Хотелось назвать ее Лидочкой, но не решился. Да и незачем. Может и видятся они сейчас в последний раз. – Я отплачу, – сказал и сам удивился сказанному.

– За что? – Она тоже удивилась.

– За доброту.

Григорий был уже на пороге, ему бы уйти, а он обернулся. Она стояла у окошка, хрупкая, смертельно уставшая, кутающаяся от холода и кошмаров в пуховую шаль.

– Я его найду, – пообещал он.

Он пообещал, а она не спросила, про кого он. Во взгляде ее вспыхнуло сначала отчаяние, потому недоумение, а потом слабая надежда.

– Тебе больше не нужно будет бояться. – Сказал и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Митяй спал беспокойно, метался, вскрикивал во сне. Сева притулился рядом, сторожил. О том, чтобы поспать самому, не было и речи, хоть и хотелось. По-хорошему, им бы уйти, спрятаться где-нибудь в лесу, переждать. Оставит ли их в покое фон Клейст? Смирится ли с пропажей добычи? Сева знал правду – не смирится, будет искать. Если не лично, то через своих верных псов.

И ведь попытался… Сева согрелся и уже начал клевать носом, когда очнулся от толчка. Это проснулся Митяй. В лунном свете, льющемся из окна, глаза его казались белыми. Видел Сева уже такие глаза… Когда друг попробовал встать, он дернул его за рука. Вроде, и легонько дернул, а Митяй кулем свалился обратно на пол, застонал.

– Что?.. – спросил одновременно зло и недоуменно.

– Опять, – прошептал Сева.

– Опять он меня… зовет? – В голосе Митяя послышался страх, смешанный с отвращением.

– Да. Но, кажется, не сильно. Наверное, расстояние. Ты быстро в себя пришел. Что чувствуешь?

– Ничего. – Митяй сел, подтянул к подбородку колени. – Хреново мне. В ушах шумит, в голове… всякое.

– Это потому, что крови много потерял.

– Не напоминай, и без того тошно. А как подумаю про эту гадину… – Митяй зарычал.

– А ты не думай. Хочешь, чая еще вскипячу?

– Не хочу. – Митяй закрыл глаза, спросил: – Почему он вернулся? Как думаешь?

Севе и самому было интересно знать. В Гремучем ручье сейчас небезопасно. Ни для людей, ни для нелюдей. Слишком приметным стало это место, слишком много слухов с ним связано. Зачем возвращаться туда, где тебя едва не убили? И почему под покровом тайны? Это ведь тайна. Иначе в усадьбе стоял бы уже новый гарнизон с патрулями и серьезной охраной на воротах. Или тайна эта лишь для партизан? Ведь они с Митяем своими собственными глазами видели, как по первому зову к Гремучему ручью примчалась подмога.

Непонятное все, темное… И разобраться никак, потому что Митяй сейчас беспомощнее котенка. Ни уйти с ним, ни одного оставить. Как ни крути, а придется пережидать, пока он хоть немного придет в себя.

Это было слабое утешение. Можно сказать, и не утешение вовсе, потому что Сева прекрасно понимал, что для того, чтобы у Митяя появились хоть какие-то силы, он должен питаться. Мясо уже съедено, а липовый чай – это не еда. Возможно, сам Митяй сумел бы добыть какое-то пропитание, но Сева был типичным городским жителем и охотник из него был никакой. Да и опасно сейчас стрелять, могут услышать.

Вот такая получалась неразрешимая проблема. И Горыныч куда-то пропал…

Наверное, Сева снова задремал, потому что толчок в бок застал его врасплох. Он сел, замотал головой, пытаясь хоть как-то сориентироваться в этой почти кромешной темноте.

– Проснись, блондинчик, – просипел Митяй едва слышно.

– Что случилось? – Сон все цеплялся, все не отпускал. Хотелось послать Митяя к черту, подлезть поближе к почти остывшей печке и снова закрыть глаза.

– Случилось. – В голосе Митяя не было уверенности. – Или скоро случится. Кажется.

– Кажется? – Все-таки сон отстал, уполз в дальний угол избушки и там затаился. – Митяй, о чем ты?

– Я не знаю, о чем я. Я просто знаю, что нам нужно убираться отсюда, как можно быстрее.

– Почему? Ты что-то слышал?

Митяй ответил не сразу, словно раздумывал над ответом.

– Да, слышал. Они идут по нашему следу, Сева.

– Кто? – Можно было не спрашивать, по их следу могли идти только псы фон Клейста. Двуногие псы.

– Хорошо, давай убираться.

– Есть проблема. – В голосе Митяя слышалось отчаяние. – Я не могу идти, ноги не слушаются.

– Мои меня пока слушаются. – Сева уже был на ногах, всматривался в темноту за окном. Темнота казалась кромешной и беззвучной. Но ведь Митяй что-то услышал… – Давай, я тебе помогу!

Он нагнулся, подхватил Митяя за подмышки. Показалось, что за те несколько часов, что они провели в избушке, Митяй потяжелел вдвое. Или это просто он устал после недавнего марш-броска? Не важно, если нужно совершить еще один марш-бросок, он совершит.

Снаружи было холодно и сыро, ветер выл в ветвях деревьев, но вниз не спускался. Это хорошо, потому что сражаться еще и с ветром Сева, наверное, не смог бы. Сил и так оставалось в обрез.