Шепот гремучей лощины - Татьяна Корсакова

Он прижался спиной к стене, затаился, всматриваясь в темноту за окном. Какие-то мгновения темнота казалась кромешной, а потом он увидел человеческий силуэт. Мелькнула надежда, что это Митяй, но тут же истаяла. На человеке была шинель и фуражка. И не человек это был, а немецкий офицер. Он остановился посреди дорожки, чиркнула спичка и желтое пламя на мгновение высветило узкое, болезненно худое лицо. Этой своей худобой, выпирающими скулами и черными провалами глазниц, он сошел бы за упыря. Вот только упыри не курят. У упырей совсем другие пристрастия.

Пламя спички погасло, как только красной точкой вспыхнула закуренная сигарета. Человек несколько минут постоял на месте, словно в нерешительности, а потом медленно двинулся в сторону дома.

Стараясь не издавать ни единого звука, Сева вышел из домика для прислуги и тут же нырнул в густую тень. Глаза уже успели привыкнуть к темноте и теперь он неплохо ориентировался на местности. Тем более и местность эту он знал, как свои пять пальцев. Выглянув из-за угла, он увидел удаляющуюся фигуру. Немец шел неспешным, прогулочным шагом, насвистывая что-то себе под нос.

Был риск нарваться на патруль, но Сева отчего-то был уверен, что на территории усадьбы больше нет никаких патрулей. Те, кто обосновались внутри, полагаются только на часовых и на людские страхи. Никто, будучи в здравом уме, не захочет явиться в Гремучий ручей под покровом темноты. Сева думал, что и явиться сюда днем найдется мало желающих. Было в этом месте что-то такое… отпугивающее. Или пугающее. Словно бы сам воздух здесь был плотнее, тишина глуше, темнота темнее. Место, помеченное смертью не одного десятка людей. И не-людей.

Человек тем временем свернул с подъездной аллеи на боковую дорожку и направился не к центральному входу, а к восточному флигелю. Сева двинулся следом. Эту часть дома он знал плохо. Все-таки парни больше занимались работой в парке. Сам он лишь однажды был внутри, когда по просьбе Ольги Владимировны приносил дрова для растопки огромного камина. Дров тогда потребовалось много, пришлось делать несколько ходок под пристальным присмотром старой ведьмы фон Клейст. Тогда Сева толком ничего не рассмотрел, как ни старался. Значит, теперь придется довериться интуиции и удаче. У него не было такого фарта, как у дяди Гриши, но деваться все равно некуда.

Фарт закончился, так и не начавшись. Дверь, в которую всего несколько минут назад вошел фриц, оказалась заперта изнутри. Сева осторожно подергал за ручку и отступил. Глупо было надеяться на чужую беспечность. Придется искать другой вход. А для этого стоит проверить все окна первого этажа. Вдруг какое-то из них будет открыто.

С окнами тоже не повезло. Сева обошел весь дом по периметру и вернулся к тому же месту, с которого начал. Ничего, никакой лазейки. И никакого света ни в одной из комнат. Словно бы тем, кто в них живет, привычнее темнота. Или они просто не хотят привлекать внимание посторонних, тех, кому вдруг удастся миновать охрану на воротах.

Почему-то Севе казалось, что людей в усадьбе немного. Нет никаких патрулей, нет никаких солдат, кроме часовых. Что это: небрежность или таинственность? И какая такая тайна могла остаться в этих стенах?

А в том, что тайна есть, Сева не сомневался. Просто тайну эту тщательно маскировали под что-то малозначительное. Вдруг подумалось, что фрицы, которые явились в Гремучий ручей на следующее утро после пожара, могли поймать одну из «игрушек» старухи. Вполне возможно, что упыря держат где-то в доме, наблюдают за ним, изучают. Научный подход во всем… Для его содержания даже есть готовая темница. Ту, в которой фон Клейст держал своего сумасшедшего брата. Вот ее как раз будет нелишним проверить, раз уж пока нет возможности пробраться в дом.

Путь к погребу снова лежал мимо водонапорной башни, но обходить ее Сева не стал, решил потягаться с собственным страхом. К тому же туман уже почти рассеялся, а темноту теперь разгонял тусклый свет луны.

Если бы не луна, Сева бы не увидел, как медленно открывается дверь башни. Сердце перестало биться в тот самый момент, когда воображение нарисовало тонкую девичью фигурку, не выходящую, а выбирающуюся, по-змеиному выползающую из башни. А может, и не одну…

Сева шарахнулся в тень, прижался спиной к стене, на ходу срывая с плеча автомат. Сможет ли он выстрелить? Не волновал его сейчас этот вопрос! От дикого ужаса все мысли вылетели из головы. Так страшно ему не было даже в тот момент, когда упырь складывал синие губы в трубочку, готовясь к смертельному поцелую. Тогда все было ясно, а сейчас…

А сейчас дверь открылась, и из черного провала башни выступил силуэт. Мужской или женский, Сева не мог разобрать из-за сдавившего грудь ужаса. Доподлинно он знал только одно: в эту самую секунду кто-то выходит из башни, и этот кто-то смертельно опасен, даже если уже мертв. Особенно, если мертв…

Если бы Сева был девчонкой, он бы, наверное, зажмурился, но он заставил себя смотреть, а сердце снова биться. Шаг, еще шаг – и из тьмы под мутный свет луны вышел мужчина. Сева еще не мог разглядеть его лица, но сердце, с таким трудом запущенное, снова стало насмерть.

Мужчина обернулся, подставил бледное лицо луне, как нормальные люди подставляют солнцу, и улыбнулся. В нем не было ничего ненормального. Впрочем, и человеческого в нем тоже ничего не было. Потому что упырю дана лишь человеческая оболочка, чтобы скрывать за ней отсутствие души. И вот этот аристократический жест, которым он достал из нагрудного кармана носовой платок. И вот это легкое касание платком губ. Во всем этом не было ничего человеческого, потому что Отто фон Клейст никогда не был человеком.

Наверное, он бы что-то заподозрил, почуял бы этим своим не-человеческим чутьем Севино присутствие, если бы не был занят. Он возился с дверью, запирая ее на ключ. А когда запер, еще несколько мгновений стоял, словно бы к чему-то прислушиваясь. В этот момент Сева обрадовался, что сердце его не бьется, потому что, если бы оно билось, упырь бы его услышал. Он уже и сам не мог понять, каких чувств в нем больше: страха, удивления, ярости, ненависти. Всего было поровну и все это вскипало в нем, грозя в любую секунду вырваться наружу. А ему нельзя, никак нельзя себя выдавать, потому что, где-то в самом центре этого кипящего котла билась одна единственная мысль. Если упырь выжил после взрыва бомбы, значит, и Таня тоже могла!

Фон Клейст еще раз проверил замок и легкой юношеской походкой направился прочь от башни. Кажется, он даже что-то насвистывал. Или это свистели у Севы в голове невидимые, но уже готовые сорваться предохранители?

Он медленно сполз по стене на землю, задышал открытым ртом, прогоняя серебряных мух перед глазами, сжимая виски, в попытке унять вот это все, что вскипало и рвалось. Ему нужно сосредоточиться. А надежда – сейчас плохой советчик. Лучше не надеяться вовсе! Потому что упырь – это не человек. Не-живое умереть не может. А Таня была живой! Она была такой… Стоп! Нельзя поддаваться ни воспоминаниям, ни иллюзиям, потому что потом будет больно. Куда больнее, чем сейчас. Сейчас нужно взять себя в руки и попытаться решить загадку. Да, пусть это будет загадка. Так легче!

Если фон Клейст запер за собой дверь башни, значит, там осталось что-то или кто-то, кого никто не должен видеть. И это что-то или кто-то! – не должен покинуть башню. Чтобы узнать, что там – или кто-там! – достаточно проникнуть внутрь. Задача сложная, но не невыполнимая. Коротая время с выздоравливающим дядей Гришей, Сева кое-чему у него научился. Замки притаскивал Митяй. Где он их находил в этой глуши, Сева не интересовался. Его интересовали куда более приземленные вещи. Ему хотелось научиться вскрывать замки. В том будущем, которое он себе уже мысленно приготовил, эти навыки могли пригодиться.