Светлые века. Путешествие в мир средневековой науки - Себ Фальк

что чосеровское пособие по астролябии пользовалось большим успехом, и потому, что Чосер был одним из первых, кто начал писать научные труды на английском языке. В своей рукописи, которая к сентябрю 1393 года уже была закончена, Джон Вествик пользовался данными Чосера, а также, как мы увидим далее, заимствовал его научную английскую лексику. Похоже, Вествик считал себя учеником известного лондонского писателя.

Нет ничего невероятного в мысли, что наш монах был знаком с великим поэтом. Бóльшую часть жизни Чосер провел в Лондоне, где служил инспектором таможни Лондонского порта, а позже на должности надзирателя королевских работ руководил крупными строительными проектами. С 1389 по 1391 год он был занят на строительстве новой верфи для лондонского Тауэра. Параллельно в 1390 году он контролировал производство работ на проекте помельче, надзирая за строительством арены для больших рыцарских турниров в Смитфилде, неподалеку от городских стен. Любопытно, что в своих стихах Чосер о Лондоне не пишет. Но он наверняка вращался в широких интеллектуальных кругах и общался с адвокатами, рыцарями, государственными служащими и другими писателями. В этой среде ученость ценилась и культивировалась.

Одним из литературных последователей Чосера был поэт Томас Хоклев, правительственный чиновник и завсегдатай лондонских таверн. В остроумном стихотворении он признается, что любит выпить и закусить, а также пофлиртовать с женщинами, которые…

…частенько зовут меня в «Голову Павла» [у кафедрального собора]

Для веселых бесед, для игр и забав[453].

В другом месте Хоклев жалуется на больную спину и глаза, утомленные годами, которые он провел, согнувшись над пергаментом из овечьих шкур. Однако преданность изнурительной работе секретаря Малой государственной печати не помешала ему написать руководство по приличествующему принцу поведению, адресованное будущему королю Генриху V. В первых его строках автор описывает бессонную ночь, проведенную им в гостинице епископа Честерского, которая стояла в прекрасном месте на берегу реки между Лондоном и Вестминстером:

Размышляя о вечных проблемах,

Что мир неспокойный дарит.

Мир, который, по опыту знаю,

Кроме горьких плодов ничего не родит.

Как-то ночью лежал я в кровати

В Честер-Инне, по соседству со Стрендом,

И тревога уснуть мне мешала[454].

Поэма Хоклева принадлежит к жанру «зерцал государя» – жанру, который в тот период пользовался огромной популярностью. Наставление государя было целью и «Исповеди влюбленного» Джона Гауэра: зарифмованное им учение об астрономии и магии, как заявлял сам Гауэр, соответствовало образовательной программе, составленной для Александра Македонского, и было записано автором специально для Ричарда II. Гауэр считал, что обучение короля делится на три части: во-первых, теория, во-вторых, риторика, «чтобы изъясняться здраво, / как никто другой не смог бы, в-третьих, практика. Практика важнее всего: правитель, пишет Гауэр, должен проявлять честность, щедрость, справедливость, милосердие и сдержанность. Но такое поведение монарха должно быть подкреплено обширной теоретической подготовкой, начиная с теологии и заканчивая астрологией. Средневековые короли подходили к таким вопросам со всей серьезностью. Карл Великий, например, вел переписку с учеными советниками, монахами из Англии и Ирландии. Они исправно отвечали на вопросы императора, искренне интересовавшегося затмениями и другими небесными явлениями, которые он наблюдал в мирное время при дворе и во время военных кампаний на рубеже VIII–IX веков[455].

Позже, в Средние века, королевское образование зачастую опиралось на все более популярный жанр энциклопедической литературы с общим названием «зерцало». Эти тексты содержали обзор накопленных человечеством знаний и не в последнюю очередь свод нравоучительных наставлений. Даже сегодня самый престижный журнал, посвященный истории Средних веков, называется Speculum, что в переводе с латыни означает «зеркало». В первом номере журнала, вышедшем в 1926 году, редактор писал, что название «отсылает нас к бессчетным зерцалам, в которые люди Средневековья любили смотреть на себя и других, – зерцалам истории, религиозных догматов и моральных устоев, зерцалам государей, влюбленных и дураков». Уравнивая видение и понимание, опираясь на метафору луча света как инструмента просвещения, средневековые зерцала отражали почти бесконечное разнообразие толкований. Ваш разум можно считать зеркалом, отражающим беспорядочные ощущения, поступающие от органов чувств; монахи могли сверять свои поступки с зеркалом, которое представлял для них Устав Святого Бенедикта. Сама Природа была зеркалом, отражавшим замысел Творца и место человечества в нем. Французский богослов-мистик XII века, поэт Алан Лилльский, как и его современник Александр Неккам, верил, что у природы припасены для нас ясные послания:

В мире нашем все творенья

Нам дают отображенье,

Как стекло зеркальное,

Нашей жизни и кончины,

Нашей участи, судьбины

Верное, печальное.

Далее Алан пишет о розе, которая увядает, едва успев расцвести, отражая, таким образом, мимолетность жизни рода человеческого[456].

Аристотель посвящал описанию животного и растительного мира объемные труды, но эти книги не привлекали к себе большого внимания студентов и магистров средневековых университетов. Однако во времена Джона Вествика образованные читатели живо интересовались естествознанием, считая его в какой-то мере зеркалом человечества. Сокращенные переводы латинских энциклопедий обеспечивали доступное образование и развлечение для аристократических семей. Читая иллюстрированные бестиарии или рассматривая их миниатюры, знатные люди узнавали об удивительных свойствах и о необычном поведении животных со всего мира. Одни описания довольно точны, другие – плод бурной фантазии, но все они преподают читателю некий моральный урок. По этой причине бестиарии были популярны и среди проповедников. Поведение бобра, например, служило примером добродетели целомудрия. Это редкое животное, согласно бестиарию, имеет мех, как у выдры, и рыбий хвост, а его тестикулы вырабатывают маслянистое вещество большой лечебной силы. Бобер, который каким-то образом инстинктивно понимает, что ради этого-то вещества охотники за ним и гоняются, попав в безвыходную ситуацию, отгрызает тестикулы, бросает их охотнику и убегает. Если же его загонят в угол еще раз, бобер поднимается на задние лапки и показывает охотнику, что ловить тут уже нечего. Похоже, что благодаря этой легендарной способности к самокастрации бобер и получил свое латинское имя "castor". В одном бестиарии, выполненном по заказу доминиканцев, перед изумленным читателем предстает живописное изображение удивительного зверя, который калечит себя, спасаясь от дующего в рожок охотника в ярко-зеленом костюме с огромной дубиной в руках. Под миниатюрой написан совет: «Каждый, желающий подчиняться воле Божьей и жить целомудренно, должен отринуть все пороки и непристойные деяния и бросить их в лицо дьяволу»[457].

В книгу Томаса Хоклева «Руководство для государей» тоже входит ряд подобных наставлений и учебных сведений, хоть автор частенько отклоняется от основной темы – не в последнюю очередь для того, чтобы несколько раз рассыпаться в восторгах в адрес Чосера. Хоклев провозглашает своего усопшего кумира «цветком красноречия», «отцом всех наук» и «наследником философии Аристотеля на нашем языке». Поэзия Чосера, Гауэра и Хоклева открывает перед нами бьющую через край интеллектуальную жизнь Лондона, мир, в котором интересное и полезное знание циркулирует свободно, а у простого служащего есть возможность общаться с аристократами.

Монахи тоже были частью этого мира. Сент-Олбанс издавна укреплял связи с влиятельными друзьями и покровителями, в том числе с членами королевской семьи. Ричард Уоллингфордский примерно в 1330 году написал краткий учебник астрологии специально для королевы, а юный Джон Вествик вполне мог видеть пышную похоронную процессию Бланки, герцогини Ланкастерской, которая в 1369 году по пути в Лондон останавливалась в Сент-Олбанском аббатстве для проведения большой заупокойной мессы. Томас де ла Мар, аббат, принимавший почетный королевский кортеж, немало усилий посвятил укреплению связей аббатства, создав своего рода союз сподвижников из числа влиятельных мирян – интеллектуалов и меценатов. Многие из них были завсегдатаями постоялого двора на Брод-стрит[458].

Эта гостиница была не просто удобным местом, где аббат мог провести ночь, приезжая в Лондон по делам парламента или монастыря. Это была контора, склад и выставка товаров, произведенных в принадлежавших аббатству поместьях. Более того, гостиница была лакомым кусочком городской недвижимости и приносила доход за счет ренты и продукции собственного сада. А еще это был общественный, культурный и развлекательный центр. В начале XIII века аббатство