Музыка тысячи Антарктид - Ирина Молчанова

Лайонел резко выпрямился в своем огромном кожаном кресле и, свернув газету, убрал в ящик дубового стола. С пару секунд брат молчал, потом указал на стул.

— У меня есть к тебе вопросы.

— Какое совпадение! — Вильям усмехнулся — садиться не стал, уперся руками в резной стол.

Можно было подумать, это Лайонел пришел к нему задавать вопросы, а не наоборот. Брат обладал талантом оборачивать абсолютно любую ситуацию в свою пользу.

— Что Катя делала вчера у нас дома? — без предисловий спросил Вильям и подтолкнул пальцем брату свой экземпляр газеты.

— Пила кофе в компании Йоро, — незамедлительно дал ответ Лайонел.

— И все?

Брат поцокал языком.

— Не так быстро. Теперь моя очередь! — Он развернул газету на первой полосе, указав на рогатую Анжелику. — Представь, что мы на уроке математики. И тебе нужно решить задачку. Из условия известно…

— Ближе к делу! — оборвал Вильям.

— Хорошо. Ты отшвырнул на балу Анжелику, а она в десятки, если не в сотни, раз сильнее тебя. Что за фокус? Как ты это сделал?

Вильям растерялся. Такого вопроса он ожидал меньше всего.

— Она просто была не готова, — пожал плечами молодой человек.

— Бред, — окрестил его мнение Лайонел.

— Других объяснений у меня нет. — Вильям наклонился вперед. — А теперь ты скажи! Что еще было вчера вечером?

Брат состроил задумчивое лицо и, не отводя холодного взгляда, принялся перечислять:

— Вчера я слегка побил Ксану за то, что она не погладила вовремя мою любимую рубашку. Когда я перекинул эту лентяйку через колено и отлупил, она дико смеялась, Вчера я распивал отличную французскую кровь девственниц со своим старинным другом Ферраном. Славный Парижанин. Помнишь его? Тот самый, который может ввести в транс сразу целую толпу. Он как-то гостил у нас в начале декабря. Вчера я выполнил кучу своих обязанностей, прочел не меньше сотни разных прошений, столько же отклонил и посадил в тюрьму троих шпионов. Снизу. — Лайонел характерно указал на пол и как бы между прочим прибавил: — Еще я вчера целовал Катю. — Он выдержал паузу и добавил: — Ей понравилось до слез.

Вильям догадывался, что брат не ограничится беседами и танцами, но до последнего надеялся… Сам не знал на что. Может, хотел верить в раскаяние? Которое пусть и не было никогда облечено в слова, могло жить где-то глубоко-глубоко… Но он в очередной раз ошибся — в ледяном сердце брата, похоже, жизни не существовало.

Вильям смотрел в полупрозрачные голубые глаза и искал какие-то слова, соответствующие случаю, но они не находились. Ему казалось — после Элизабет второй раз будет не так больно. Еще одно заблуждение. Боль и ненависть душили его. А с ними — бессилье. С тем же успехом, с каким стоял перед братом, он мог рыдать у алтаря — мертвого камня, не способного понять или что-то почувствовать.

— Ты подлец, — выпрямляясь, произнес молодой человек.

— Не новость.

Лайонел выглядел абсолютно бесстрастным, смотрел прямо в глаза, не пытаясь отвести взгляда, и вел себя, как если бы принимал участие в светской беседе о погоде.

Вильям хотел уйти, даже сделал шаг к дверям, но передумал и спросил:

— Лайонел, а что ты пытаешься мне доказать?

— А я пытаюсь? — изумился брат и, утомленно потирая переносицу, заметил:

— Вильям, она почти не сопротивлялась.

— По твоим рассказам, тебе никто не сопротивляется!

Брат улыбнулся, пожимая плечами:

— Предлагаешь поискать мне проблему в себе?

— Я предлагаю тебе оставить в покое мою девушку! — не выдержал Вильям.

— О, Вил, она такая же твоя, как и моя. Пока… она ничья. Но кажется, я ей нравлюсь. — Лайонел со значением приподнял левую бровь. — Что можно сказать о девушке, способной меня полюбить? Как бы ты ее охарактеризовал?

— Она тебя не любит, — покачал головой Вильям.

— И то верно! Девочка любит себя. Крайне тяжелый случай. — Лайонел поднялся, обошел стол и, распахивая настежь дверь, попросил: — Оставь меня.

Вильям молча вышел из кабинета, а затем из дома. С неба, затянутого серыми облаками, сыпал мелкий снег, крупинки его походили на просо — множество малюсеньких льдинок. Они ударялись о лоб, щеки, нос, под резкими порывами ветра хлестали по губам, монотонно стучали о материал куртки, похрустывали под ногами. Молодой человек шагал по длинной безлюдной улице, закинув голову назад и глядя на рой снежных мошек. Его мысли сейчас находились в таком же хаотичном беспорядке. И ветер был обстоятельствами, кидавшими любовь, как крупицы льда, то вправо, то влево, то вверх, то вниз — на землю. Где любой, по неосторожности или нарочно, мог по ней пройтись.

В окне на пятом этаже горел свет. Вильям долго стоял, прислонившись к стволу дерева, и смотрел на желтый квадрат, надеясь увидеть, не промелькнет ли силуэт.

К парадной приблизилась компания парней, поэтому молодой человек быстро забрался чуть выше пятого этажа, чтобы через окна была видна постель, и притаился за стволом. Катя лежала на животе поперек кровати, с раскрытой книгой в руках, но девушка не читала. Взгляд ее бесцельно блуждал по ковру, стеллажам с книгами, столу, иногда возвращался к желтоватым страницам, только ненадолго.

Вильям смотрел в серые полные тревоги глаза и думал о том злосчастном дне, когда впервые увидел девушку в облаке пушистых волос. Их было так много, кудрявых и ярких, точно охваченных огнем в свете фонарей. Фигура тоньше, чем у Элизабет, и ростом немного ниже. Фарфоровая куколка, хрупкая и беззащитная, с красотой бледной луны.

Катя нажала на лежащий рядом с ней пульт от центра и стиснула голову ладонями, как будто полившаяся из колонок музыка причиняла боль. Играл диск, подаренный Лайонелом.

Молодой человек прижался щекой к холодной шершавой коре. Он еще помнил выражение серых глаз — другое, без страха, с загадочной тоской, которую ему эгоистично захотелось развеять. За какой-то месяц взгляд изменился, в нем поселилась настороженность маленького зверька, исчезла живость, а тоска как будто стала глубже.

Девушка неожиданно потерла пальцами губы, словно вытерла. Из комнаты доносилась та самая мелодия, которой Лайонел открыл рождественский бал, насильно вытащив Катю на середину зала, к хлеставшему кровью фонтану. Губы под тонкими пальцами вспыхнули, по щекам разлился румянец.

О чем она думала? Ему не хотелось знать. Перед глазами промелькнули картинки воспоминаний. Нортон-холл в трещинах. Извилистые коридоры замка. Комната, залитая лунным светом, освещавшим красивые юные тела на постели, сплетение рук и ног, золото и медь волос на белых подушках. Сцена многолетней давности долгое время служила клапаном от сосуда, где была заперта пустота. Но в веренице кадров вдруг обнаружились новые, из другой истории, без замка, постели и луны, но с музыкой, танцами и поцелуем. Действующие лица остались прежними — девушка поменялась. А бутылочка с болью, когда-то намертво запаянная услужливой ненавистью, дала трещину.