Врачебная тайна - Галина Львовна Романова

– Ой, представляешь, а нам снова придется задержаться! – вздыхала мать, не дождавшись ответа от дочери. – Коленьке предложили контракт… Представляешь, мы заехали к его другу, просто случайно. Просто повидаться! Нет, конечно, было замечательно. Фейерверк в честь нашего приезда, необыкновенный экзотический ужин…

Светлана скосила глаза на прикроватную больничную тумбочку, где стояла нетронутой тарелка сизой каши.

– Нас там так тепло встретили! Так замечательно! Просто… Это так своевременно, после того горя, которое меня подкосило… Ты прости, что мы так долго отсутствуем, но… Но боюсь, что будем отсутствовать еще какое-то время. У тебя точно все в порядке?! Голос у тебя какой-то слабый. С чего это?!

– Сплю я, ма, давай потом, а?

– Давай, давай, дружок. Коленька уже зовет, пока, пока, дружок…

Светлана опустила телефон на подушку рядом с головой, чтобы не пропустить самый важный звонок, которого ждала.

Зайцев…

Он должен был позвонить еще с утра самого, а уже почти одиннадцать! Почему не звонит, засранец?! Уже все, кто можно, отзвонились, узнав, что она проснулась наконец. И Игорек позвонил, и те милые люди, которые спасли ее, и даже гражданин Каверин позвонил справиться о ее здоровье. А Алексей… Сергеевич молчит. Может, он зол на нее, а?! Она ушла из дома, ничего ему не сказав, и такое случилось! И теперь он зол на нее. И поэтому не звонит.

Глаза Светланы снова налились слезами. Она вообще последние несколько дней очень много плачет. Засыпает, просыпается, вспоминает и плачет. Еще плачет, когда смотрится в зеркало. Лицо вымазано толстым слоем какой-то вонючей-превонючей мази, руки перебинтованы, под бинтами, ей сказали, тоже мазь. Волосы сбились в комок от постоянных процедур. Нет, в таком виде ей на глаза Зайцеву нельзя показываться. Она же уродина уродиной! Пускай уж лучше по телефону они общаться станут пока.

А он не звонит…

В больничном коридоре раздался шум, потом звук быстрых шагов, стихших у ее двери. Потом сдавленным шепотом кто-то кого-то попытался не впустить к ней в палату. Потом дверь распахнулась, и Света со слабым писком вползла под одеяло.

Алексей Сергеевич!!! Господи, приехал!!! В одной руке букет, в другой дюжина разноцветных воздушных шариков. Это она успела заметить, прежде чем спряталась. Нет, еще успела уловить, насколько он хорош! А она уродина уродиной!!! Ну, зачем он приехал, зачем?!

– Светка? Эй! – Одеяло потянули с ее головы, она вцепилась крепче. – Светка! Хватит придуриваться, открой личико!

– Не открою! – пропищала она со слезами. – Я такая… Такая страшная, Алексей Сергееви-иич!!!

– Вот дурочка, а! – Одеяло он с нее стащил, сел на край кровати, наклонился над ней, тронул губами висок – единственное место, где не намазали. – Господи! Светка!!! Ты живая!!! Счастье-то какое!!! Хотя отлупить тебя надо бы…

Его губы без остановки целовали ее висок, спутанные волосы, руки ощупывали ее плечи, тело.

– Зачем из дома сорвалась, зачем?!

– Этот… Этот Анатолий Игоревич засаду устроил, блин. – Она хотела погладить его тоже, но перебинтованные пальцы не позволили, и она царапала бинтами его рукав. – Под дверью ходил и ходил, стучал и звонил без конца. То в дверь, то по телефону городскому. То снова в дверь. Я же не могла вас подставить!

– Конечно! – фыркнул он, сцапал ладонью ее затылок, притянул к себе и прошептал: – Я ведь тебя теперь не отпущу, милая! Никуда не отпущу!

– Ага…

– Ты как на это смотришь?

– Положительно, – еле разлепила она слипшиеся от жирной густой мази губы.

И снова заревела, или она не переставала реветь?

– Очень даже положительно. А можно вопрос?

– Валяй.

Он улыбался ей и глядел так хорошо-хорошо, и сладко ныло сердце, и даже плакалось сладко.

– А вы… А ты меня любишь, Алексей Сергеевич? Или просто поопекать захотелось?

– Я же говорю, дурочка! – рассмеялся Зайцев, снова наклонился и снова поцеловал ей висок. – Конечно, люблю. Еще как люблю! Чуть не умер от страха, когда ты пропала. А потом чуть не умер от счастья, когда ты нашлась.

– А как, как ты узнал? – Она подняла глаза к потолку, там яркими пятнами парили воздушные шарики, которые он принес. – Они тебе позвонили, да? А откуда про тебя узнали?

– Так я у них тем же днем побывал! Мы с тобой разошлись, может, в пару часов! Я только-только с Кавериным в квартиру к Босовым ворвался, как звонок на мобильный от учителей. Так и так, говорят, вы просили позвонить, если что-то вдруг обнаружится.

– И?

– Обнаружилось, говорят. Прямо на пороге! Девушка полусонная, полуобмороженная. Они говорят, что делать-то? Милицию вызывать? Еле отбил тебя от милиции, дорогая моя. Каверину так и сказал, если посмеешь, убью!

– Да ладно! – Она зажмурилась, пристроив на сгибе его локтя свою перебинтованную ладошку. – А он что?

– Он помогал мне тебя в лучшую больницу пристраивать. А ты и тут не ешь ничего. Прямо как Дружище! Тот от еды который день отказывается и все на сумку твою скулит. Чует, собака!

– Забери меня отсюда, а, Зайцев, – вдруг попросила она и снова покосилась на тарелку с сизой кашей. – Может, и лучшая больница, но кормят тут…

– День-другой потерпи, украду, – пообещал он и минут через десять начал прощаться.

Но через пару дней и правда утащил ее из больницы. Дождался окончания перевязки, укутал ее в длинную шубу, которую ему помог взять из ее квартиры Игорек. И на руках так и дотащил до машины. Неделю она ничего не делала, просто валялась на диване, ела, спала, смотрела телевизор и разговаривала с собакой. Книги читать не могла, перелистывать странички было неудобно. Зайцев почти целыми днями пропадал. Ничего не рассказывал, заставлял пить лекарства, звонить без конца матери, потом слушал ее рассказы о прожитом дне без него и детальный пересказ разговоров с матерью.

– И она что тебе на это сказала? – Зайцев сидел на полу, облокотив голову о диван, на котором она уже неделю пролеживала бока.

– Сказала, что ей придется уважать мой выбор.

– И все? И прямо даже разница в возрасте между мною и тобой ее не смутила?

– Может, и смутила, но вида она не подала. Дядя Коля больше возмущался. Вопил, что оторвет тебе все сразу, если ты меня обидишь.

– Заботливый… – кивал Зайцев и ехидно замечал про себя, что от заботы великой тот так до сих пор и не вернулся в родной город.

– Про Зойку рассказала ей. Пришлось, извини.

– Но ведь следствие еще не закончено, чего торопилась?

Зайцев не стал ей рассказывать, что эпизоды убийства пожилой женщины и ее сестры вряд ли удастся доказать. Свидетельствовать против сына Алла Ивановна отказалась наотрез.

Это сразу, как они с Кавериным ворвались в квартиру и привели ее в чувство, она разговорилась. А потом под протокол говорить отказалась. И себя в роли пострадавшей отказалась признавать тоже.