Десять дней до конца света - Манон Фаржеттон

Сидя у каменной стены в углу, он не поднимает головы от кипы листков. Лили-Анн подходит ближе.

– Гвен, тебе надо поесть.

– Не закончил, – бурчит он. – Скоро.

Он бледен, лицо исхудало, под глазами круги, вид неопрятный. Робинзон Крузо в терминальной стадии скоротечного рака. Испуганная его состоянием, Лили-Анн подходит ближе, открывает бутылку воды, подносит к его губам.

– Попей. (Он повинуется, не переставая писать, знает, что она не оставит его в покое, если он откажется.) Я кладу тебе злаковые батончики, вот сюда. Съешь их, пожалуйста. И не надо бы тебе оставаться в гроте при таком землетрясении, это опасно, может отвалиться кусок скалы.

Не отвечая, он показывает на стопку листков. Лили-Анн знает, что это значит. Это главы, которые она еще не прочла. Прежде чем уткнуться в них, она сыплет немного корма в банку Лоума, стоящую поодаль на камне.

– А что прикажешь мне делать с тобой, а? – шепчет она рыбке, постукивая пальцем по стеклу.

– Оставь его на пляже, – бросает Гвенаэль.

Заинтригованная его внезапной реакцией, Лили-Анн поворачивается к нему.

– Почему?

– Лоум существует повсюду, где есть вода. Она в этой банке, но она и в море, в реках, в озерах, в горизонте грунтовых вод, в росе, дожде, облаках, в наших телах, везде.

– Гвенаэль, это золотая рыбка, а не сверхъестественная сущность.

Он закрывается, как устрица. Вот, значит, до чего он дошел. Канул в безумие и больше не может отличить реальность от плода своего воображения. Есть ли смысл передавать ему инструкции Беатрис?

И всё же Лили-Анн так хочется во что-то верить, что она уже знает: банка с Лоумом останется на пляже, как он сказал. Всё равно в погружение Лоума с собой не взять. В доме, в гроте или где бы то ни было рыбка обречена.

– Ты видел Максанса?

– Ушел. В хижину.

– Ок.

Его виолончель еще здесь. Лили-Анн хочет отнести ее ему. Но прежде она садится поодаль от Гвенаэля с новыми кусками текста.

Ч – 8

Гвенаэль строчит с бешеной скоростью.

Чем дальше продвигается роман, тем больше он дробится на десятки точек зрения и моментальных кадров, подобных граням в глазах мухи. Это не случайность, что все персонажи отсечены от своего прошлого. И даже не просто необходимость, продиктованная сюжетом. Эта необходимость продиктована тем, что́ есть Гвен. Тем, чем он был. Тем, что он так отчаянно пытается подавить.

Ева,

Макс,

Зефир,

Ребенок.

И Лу-Анн.

Все они – Гвенаэль. И каждый – не совсем он.

Так же внезапно, как разразился смехом, Зефир замолкает. Лежа на нем, я вопросительно поднимаю брови.

– В чём дело?

Он не отвечает, но его лицо напрягается чуть сильней. Я беру его за подбородок, поворачиваю к себе. От боли, которую я вижу в его глазах, у меня разрывается сердце.

– В чём дело? Скажи мне…

Он перекатывается на бок, закинув руку мне за спину, не дает упасть. Смотрит на меня почти умоляюще и задирает футболку, открыв живот. У меня на миг темнеет в глазах, когда я понимаю, что рисунок татуировок изменился. Но мои вопросы улетучиваются, вытесненные потребностью пробежаться пальцами по этим линиям, как в первый раз, когда я увидела их. Это не реалистический рисунок. Скорее поэтическое собрание символов.

– Чудесно, – шепчу я.

Большие серые глаза Зефира, устремленные на меня, теперь бездонны.

– Откуда ты?

– Я тебе уже сказал. Всё, что помню, я тебе сказал. Я всё сказал тебе сейчас. Остальное…

Остального он не знает.

Ч – 7

Беатрис выходит из воды с Нинон, Браимом и Лорой; волны несколько раз сбивают их с ног. Баллоны тяжело давят на плечи, а валы на берег обрушиваются мощные. Она хватает Браима за руку, чтобы не потерять его. Густой туман сильно усложнил ей задачу, и теперь она не видит даже фигуры Валентина на пляже. Она зовет его.

– Сюда! – кричит он.

Браим и Нинон вытираются пляжными полотенцами. Валентин экипируется.

– Не переусердствуй, – говорит она ему, когда они идут вниз по песку к грохоту и брызгам. – Если устанешь, возвращайся на пляж, нет смысла выбиваться из сил, энергия тебе сегодня понадобится.

И снова она объясняет, растолковывает, показывает, кричит, борется с течениями. Этот урок необходим, если они хотят иметь шанс, но какой ценой для нее? Они выбираются на берег через полчаса. Беатрис чувствует себя выпотрошенной.

За их спиной появляется Лили-Анн, в руках у нее футляр с виолончелью.

– Ты отнесешь ее Максу? – спрашивает Беатрис, показывая на инструмент.

– Да.

– Я с тобой. Хочу с ним проститься.

Закончив одеваться, Беатрис целует Браима и вместе с Лили-Анн на слух идет вдоль пляжа, ориентируясь на рев волн. Дойдя до первых деревьев, она предоставляет своей спутнице найти дорогу к убежищу старика.

– Макс? – зовет Лили-Анн, когда хижина вырастает перед ними.

Он появляется на пороге. Впервые Беатрис видит его без свитера, старческие руки болезненно худы. Увидев свой инструмент, Макс Шарпантье забирает его у Лили-Анн и уносит внутрь.

– Спасибо. Мне не хватило сил унести его утром.

– Не за что. У меня есть еще вода и сухари. Кроме пайков, которые мы берем с собой, осталось только это, извини…

– Отлично. Вы отплываете через сколько времени?

– Меньше чем через два часа.

Он кивает. Беатрис очень хочется поговорить со стариком. Однако она молчит.

– Знаешь, Гвенаэль вставил тебя в свой роман, – говорит Лили-Анн. – Он придумал тебе историю.

– И о чём она?

– Она… не очень веселая.

– Что же может быть веселого? – улыбается он. – Одинокий старик приходит на пляж умирать…

– Гвенаэль пишет о рано умершей девочке, твоей дочке, и о женщине, которую ты потерял вскоре после этого.

Макс Шарпантье смотрит на нее испытующе. Его взгляд почти невольно соскальзывает на Беатрис, которая стоит затаив дыхание. Он вновь переносит внимание на Лили-Анн. Ничего не произносит.

– Ты мне не расскажешь, да? – понимает Лили-Анн.

Лицо Макса смягчается.

– Пусть лучше Гвенаэль придумает мне жизнь. Чем старше становишься, тем больше понимаешь, что в правде мало интереса. Важна только искренность. И потом, я не люблю рассказывать.