Десять дней до конца света - Манон Фаржеттон

Лора с усмешкой качает головой.

– Вы страдаете острой формой романтизма, Браим. Боюсь, это не лечится.

– Ни за что на свете я не хотел бы излечиться.

– Берегитесь, еще одно слово, и вас атакует Отряд Неисправимых Циников.

Впервые с тех пор, как они здесь, он видит Лору по-настоящему улыбающейся.

– У вас с Лили-Анн похожий юмор.

– Мы сестры.

В этих словах такая абсолютная уверенность, что Браим может только согласно кивнуть.

Когда он поднимает голову, чтобы взять из буфета скороварку, Лоры уже нет. Браим хлопочет, напевая себе под нос, размораживает куриные окорочка, найденные в дальнем углу холодильника, вынимает кости. Он с наслаждением ощущает ком, набухший в глубине живота, там словно завязался узел, и этот узел – Беатрис, его нужда в ней, его желание, его безграничная тяга к этой женщине. Пока тушится рагу из курицы с карри, он приступает к десерту и жертвует последние яйца в лимонный кекс.

Привлеченная запахом, в кухню проскальзывает Нинон. Пальчиком собирает остатки теста, прилипшие к стенкам кастрюли.

– Проголодалась?

Малышка кивает.

– Скоро будет готово. Поможешь мне отнести всё на пляж?

– Помогу.

Ей явно доставляет удовольствие это возвращение к нормальной жизни. Она сама берет большой поднос, расставляет на нем графин с водой, стаканы, тарелки, приборы и бумажные салфетки с золотым ободком и рождественскими рисунками. Потом она забирается на разделочный стол, чтобы дотянуться до высокого шкафчика, достает пакет с конфетами и прячет его под салфетками, лукаво покосившись на Браима. Тот с пониманием прижимает палец к губам.

Обед готов. Лора берет скороварку, Браим несет поднос, а Нинон – завернутый в салфетку кекс.

– Марк не придет?

– Нет, у него еще много дел здесь.

– А Беатрис?

– Она спустилась накрыть брезентом шлюпку.

Когда они добираются до отвесной части утеса, в еще светлой ночи до них доносится музыка. Это виолончель старого Макса, он играет у костра для Беатрис, Лили-Анн и Валентина. Со ступенек Браиму не видно Гвенаэля, но по лучу фонарика, освещающему подножие скал, он догадывается, что тот работает у входа в грот. Он прислушивается, не сводя глаз со ступенек, чтобы не споткнуться. Пение виолончели взмывает в порывах теплого ветра, летит над пенными волнами, разбивается с ними о берег. Глубинная радость слышится в этой мелодии. Вернее, слышалась бы, будь темп чуть быстрее. Но в этот вечер под смычком Макса радость превратилась в горьковато-сладкую меланхолию и щемящую нежность.

Браим, Лора и Нинон подходят к костру. Малышка усаживается послушать Макса, положив головку на колено матери и сжимая в ладошке руку тети. Поставив на песок скороварку, Браим садится позади Беатрис, обнимает ее. Их пальцы находят друг друга и переплетаются. Он упирается подбородком в ее плечо, глубоко вдохнув исходящий от волос запах шампуня, и переключает внимание на Макса.

Старик, сидя на изукрашенном потеками краски табурете, играет с закрытыми глазами. Он, которому и ходить-то порой трудно, как будто помолодел на десять лет, так плавны и точны его движения. Он пощипывает струны, взмывая от глубоких низких нот к пронзительно высоким. Музыка тянется длинным вибрирующим шлейфом. Последний взлет – и Макс затихает. Пение виолончели затихает тоже, звучит раз за разом долгим рефреном и наконец, теряясь в свисте ветра, угасает совсем.

Несколько секунд зрители сидят неподвижно, словно прислушиваются в поисках замерших нот. Потом Лили-Анн аплодирует. Этот звук будит всех, лица расцветают улыбками, ладоши хлопают. Макс открывает глаза, такие голубые и блестящие в свете языков пламени.

– Чье это? – спрашивает Браим.

– Мое.

– Очень красиво.

– Спасибо. Давненько я этого не играл.

– Тогда это мы должны благодарить вас за то, что вы подарили нам свою музыку. Хотите рагу?

Макс улыбается и, убрав инструмент в футляр, протягивает тарелку. Остальные следуют его примеру.

– Браим, это изумительно! – восторгается Валентин. – Почему я не встретил тебя раньше? Я бы каждый вечер приходил к тебе ужинать!

Браим не отвечает, лишь кивком благодарит за комплимент. Им с Максом удалось хоть на несколько минут заставить своих спутников забыть ужасный рок, уже устремляющийся им навстречу. И этой хрупкой передышке нет цены.

Ч – 20

Валентин ест ужин, не разбирая вкуса. Улыбка на его губах фальшива. Веселый тон фальшив. Всё в нем фальшиво. Но притворство давно стало его второй натурой, и остальные не замечают, что он улыбается через силу, чтобы не заплакать. Его сегодняшняя маска как последний оплот перед безднами, которые разверзаются внутри и снаружи, готовые поглотить его. Огонь и дрожь в душе. Взрывы и землетрясения в мире. Перекликающиеся катастрофы сотрясают всё его существо, и он не может больше держать их в себе.

Когда Лили встает, чтобы отнести тарелку Гвенаэлю, он идет за ней, но стоит в сторонке, пока они тихо о чём-то говорят.

– Эй! – кричит он, когда Лили возвращается. – У тебя озабоченный вид. Всё в порядке?

– Что-то еще может быть в порядке, серьезно? Мне страшно, как всем.

Она увлекает его к костру. Он пытается удержать ее, замедляя шаг. Всего пятнадцать шагов до лагеря. Всего одна ночь до взрывов.

Сотри с лица улыбку, мысленно ругает он себя, она не может понять, как тебе худо, раз ты улыбаешься.

– Лили… ты подумала о том, что я сказал тебе вчера?

– А что ты сказал вчера?

– Глупости, как всегда, – улыбается он, не в силах вновь сформулировать свое желание почувствовать телом ее тело без подпорки алкоголя.

Лили останавливается, хмурит брови.

– Валентин. Ты хочешь переспать? Иди к Саре на большой пляж. Я уверена, что ты без труда найдешь на всё согласную девушку. Но будь добр, заруби себе на носу: даже накануне конца света изнасилование остается изнасилованием.

Он замирает, опешив. А потом слова вдруг набухают в его охваченном пламенем животе и, яростным потоком хлынув в грудь, уносят с собой ком сдерживаемой злости, закупоривший горло.

– За кого ты меня принимаешь, Лили? За десять дней ты так и не изменила мнения обо мне? Даже чуть-чуть? Хотя бы не оскорбляй меня, черт побери!

– Я тебя не оскорбляла.

– Ты назвала меня потенциальным насильником! – вспыхивает он.

– Все потенциальные насильники. Кроме насильников состоявшихся. Это не оскорбление, это факт. Тебе случалось говорить с жертвой изнасилования?

– Да.

Глаза его мечут молнии, руки сами собой сжимаются в кулаки.