История его слуги - Эдуард Лимонов

Я очень болею за, тебя, Лимонов, за твои книги, теперешние и будущие, я была бы очень рада быть полезной тебе, только не в постели, но, к сожалению, больше ничем не в силах. Да и в постель залезать с тобой больше не хочу. В постели ты исключительно оскорбительный — недовольный, и абсолютно безосновательно. Не хочешь женщину — не ебись. Кому ты делаешь одолжение? Прямо такое ощущение, что ты мстишь всему женскому роду в постели с одной из них. Как я хочу, чтобы наконец вернулась твоя Елена и чтобы «зажили вы счастливо и умерли в один день», тогда Лимонов перестал бы мстить всем бабам сразу, впопыхах, чтобы успеть большему количеству отомстить персонально, и добрее бы стал, и внимательнее, и книги другие бы писал.

За мои истерики извиняюсь, мои истерики временные, это, Лимонов, не из-за тебя, о нет! Просто мне совсем нельзя пить, со мной и раньше случалось, что я ни с того ни с сего начинала, напившись, резать себе руки и ноги — не чтобы убить себя, а чтобы сделать себе больно.

Вообще ты занимаешь в моей жизни совсем не главную ее часть. У меня своя жизнь, я музыкант. Ты говоришь, что я не женщина, я очень рада, это только помешало бы мне в моем творчестве. Потому что музыка, которую я играю и люблю, не охватывает нижней части тела — сексуальных принадлежностей, только какой-то орган чувств в грудной клетке и голову. И это большая удача, когда удается половые признаки не вмешивать в музыку. Именно поэтому ты не любишь классической музыки, там нет места хую, именно поэтому ты так благосклонен к рок-н-роллу — там как раз, кроме хуя, ничему нет места. Тебе бы вообще было бы полезно не ебаться года два, ты бы полюбил музыку и еще что-нибудь полезное. Как бы было хорошо!

Я люблю ебаться, и очень, но мне, Лимонов, не все равно с кем, как тебе. И в постели мне недостаточно сухих «жестоких» оргазмов, мне нужно еще массу всего, чего от тебя мне нет, ласки, например, и еще мне требуется мое особенное желание к определенному мужчине. К тебе я этой тяги не испытываю, ты не желаем мною и не был никогда желаем.

Я оскорблена тобой. Ты ни разу не спросил меня ни о чем, ты не знаешь ничего обо мне, ты даже ни разу не посмотрел внимательно в мою сторону. Но ты хорошо знаешь, что в 21 год я ничего не понимаю, не знаю, не умею, слабенькая, маленькая, влюбленная идиоточка. Самонадеянный дурак, отвечу я тебе, тебе просто приятнее иметь такую девицу поблизости, для создания вокруг себя картины полного непонимания и недостойных женщин. Я знаю, что я человек самостоятельный и сильный. У меня достаточно трудностей, я одна, и ни от кого не прошу поддержки, и все решения принимаю сама, все беды переживаю сама, и потому, что ошибок я делаю не много, и разочарований у меня не много, можно сказать, что я что-то да понимаю в жизни. Я, можно сказать, герой для своего возраста и пола. Меня не волнует, что тебе до всего этого нет дела — ты интересен мне, и нет у меня желания заинтересовать тебя собой — мне просто неприятно слушать о себе всякий вздор безосновательный. Нашел тоже юную идиотку.

Я музыкант, Лимонов, думающий, зрелый музыкант, быть женщиной не моя профессия. Моя жизнь не для мужчин, и я не для них. А ты тем более никогда мужчиной по половой принадлежности для меня не являлся. Все это чистая правда, да, я думаю, это и было видно, обрати ты немного внимания на меня, а не вырезая меня по трафарету — «двадцати одного года девица с большой попкой».

Наташа».

* * *

Наташка была не права в том, что я совсем не обращал на нее внимания, я обращал, я даже очень гордился ее виртуозной игрой на пианино и часто просил ее поиграть для моих гостей, если таковые были в доме. Кроме того, она была русская девочка, и я как бы чувствовал ответственность за нее — не знаю перед кем, может, перед Богом, хотя я в него и не верю, за сестричку Наташку, девочку моего племени. Я старался ее не обижать. Порой она проводила у меня в доме несколько дней подряд, и кроме того, что я ее ебал, она играла часами на пианино, гуляла в саду, качалась на качелях, читала, если хотела, книги, слушала пластинки своей любимой классической музыки, и вообще имела хорошее время.

Хотя многие Наташкины обвинения в мой адрес были смешны и нелепы, над ее письмом я все же призадумался. Уж очень Лимонов из ее письма оказался похожим на его хозяина Гэтсби. Это обстоятельство меня и обрадовало и смутило, ибо я и хотел быть, как Гэтсби, и не хотел.

Генри всегда стоит на семейных фотографиях с краю. У него отдельное, наивное, но и как бы чуть насмешливое выражение лица. Другие члены семьи, и младшие дети тоже, куда грубее его. Ростом он с папу Стивена, но необыкновенно тонок, даже для его семнадцати лет, порой кажется, что он вот-вот сломается в талии. У него короткие блондинистые волосы, как у мамы Нэнси, и на носу тоненькие очки парижского студента, на типичного американского мальчика он мало похож.

Мы с Генри друзья. Не то, чтобы большие, он ведь не живет в миллионерском доме, учится, но за тот десяток или чуть больше встреч, которые у нас были, мы вполне с ним сблизились. Мы даже разделяем кое-какие общие увлечения — например, любовь к Джеймс Бонд-фильмам.

В конце апреля Генри в сопровождении дюжины мальчиков и девочек приехал из Коннектикута, мама Нэнси позвонила мне предварительно и, предупредив об их прибытии, попросила батлера Эдварда присмотреть за молодежью — в нашем доме, оказывается, должно было состояться детское костюмированное парти по случаю окончания учебного года. На этом парти Генри собирался доснять заключительную сцену фильма, продюсером и одним из героев которого он был. Как видите, Генри играл в своего папу — папа единожды был продюсером, Генри тоже обратился к киноискусству.

Дети прибыли на нескольких размалеванных больших машинах, как на слонах, и начали бодро втаскивать в дом свое барахло — костюмы, киноаппаратуру, сумки, свечи, синие лампы, цветную бумагу… Среди барахла было даже довольно крупное лимонное дерево в кадке. Генри церемонно представил меня всем детям, он был вежливый мальчик. Их девочки, отметил про себя хаузкипер, вполне могли бы быть моими девочками, некоторые были очень даже хорошенькими, и поскольку все они учились в необычайно дорогой и привилегированной хай-скул, были явно из очень хороших семей, лица у них были развитые. Их хай-скул основал когда-то, дабы искупить свои грехи перед человечеством, знаменитый фабрикант пулемётов мистер Хочкисс. Хорошо бы подсчитать, какое количество людей погибло от его примитивных и безотказных машин смерти, прежде чем он ударился в милосердие, замаливание грехов. Меня всегда умиляли такие, как мистер X, невинные чудовища, к их числу относится изобретатель динамита Нобель и большой альтруист, один из отцов советской водородной бомбы, мистер Сахаров.

Извиняясь изысканно, вежливый Генри сказал мне, что мама позволила ему пригласить на парти человек десять: «Но мы начали считать, Эдвард, будет человек пятьдесят, а то и больше, если не пригласить кого-нибудь, это будет обида на всю жизнь. Я понимаю, Эдвард, что это лишняя ответственность для тебя и хлопоты, но мы будем вести себя очень тихо и уберем потом весь дом. Не говори только, пожалуйста, маме, хорошо?»