История его слуги - Эдуард Лимонов

Ну, я кто угодно, но не доносчик. Поглядев на их достаточно скудные припасы алкоголя, я даже дал им ящик «Корво», оторвал от Стивена, и по паре бутылок виски, джина, водки, чему они были безумно рады. Ключ от винного погреба у меня, и хотя погреб никогда не закрывается, на этот раз я его закрыл, напьются еще дети и перебьют все дорогие бутыли.

Честно говоря, я ждал их парти с большим нетерпением. Дело в том, что мне взбрело в голову обычное для слуги желание — выебать какую-нибудь их девочку. Маленькую хай-скул — школьницу, блондиночку. Покурить травки и выебать. Желание, если попытаться подумать над ним, было скорее социальным, чем сексуальным. Взять у них девочку, получалось, взять от мира моего хозяина, уворовать то, что мне, как слуге, не принадлежит, отомстить как бы. Секс, как вы уже, наверное, догадываетесь, господа, был единственный доступный мне способ мести. Я подумал, что в суматохе этого парти, где наверняка будет минимум двадцать, а то и больше девочек, мне кто-нибудь достанется. Я ведь был мужчина, который знает, чего он хочет, а мальчики в семнадцать или шестнадцать лет пока осмелятся взять девочку за попку, так и вечер пройдет. Даже мальчики их поколения, они же были не из Южного Бронкса, и даже не из Бруклина, дети богатых родителей, безусловно больше «испорченные» на словах, чем на деле. Так что я, помогая соорудить стол, сделать сангрию, ввернуть их синие лампочки (они меня о помощи не просили, я вызвался сам, дабы быть к ним поближе), волновался и с нетерпением ждал вечера.

Генри дипломатично спросил меня, иду ли я куда вечером. «Нет, — сказал я, — я предпочитаю остаться в доме. Знаешь, Генри, если появится, скажем, полиция, чего не бывает, я буду хотя бы единственный взрослый среди вас».

Генри сказал, что он счастлив пригласить меня разделить с ним их парти, искренним тоном, может, он и был счастлив.

* * *

И стали приходить гости-дети. Каких только не было гостей у Генри, — и мрачные верзилы в два раза выше меня ростом, в кожаных куртках, с булавками в ушах и лицами убийц, и лощеные мальчики с порочными лицами и накрашенными губами, во фраках, галстуках-бабочках, с цилиндрами и тростями — несколько таких мальчиков пришли вместе, — и иронические молодые интеллектуалы в свитерах и очках. Один красавчик-мальчик пришел в парике, черном платье и черных чулках. Были очень солидные и основательные круглоголовые мальчики в крепких ботинках и галстуках, при взгляде на которых я так и видел их двадцать лет спустя крепкими, но без фантазии бизнесменами, владельцами, скажем, супермаркетов, во всяком случае, что-то связанное с едой, так мне казалось. Пришел краснощекий рыжий франт в лакированных черных башмаках, полосатых брюках и с белым широким галстуком под необычайно живым и комичным лицом, на руке у него висела, жеманно изгибаясь, тоненькая черноволосая красотка, явно в маминых мехах.

К моему разочарованию, почти все дети приходили вначале парами — девочка и мальчик, но через полчаса стали появляться и просто шумные компании, среди которых я с удовольствием отметил про себя несколько, показавшихся мне занятными, девочек. Странное чувство я испытывал среди этой толпы, которая все росла и росла (уже было куда более пятидесяти человек), а поток гостей все не прекращался; а именно, я не чувствовал, что они подростки, в сущности, дети. Ни хуя я не чувствовал, что они имеют право на какую-нибудь скидку, это был нормальный мир, нормальные люди. И у них, как и в нашем взрослом мире, была своя иерархия, скопированная в точности с нашей взрослой.

Гостей у двери, еще снаружи, встречали стражи — два здоровых крепких парня. Генри одел их в расшитые золотом персидские безрукавки, прямо на голое тело — безрукавки Генри отыскал в бейсменте, шкафы со старыми вещами занимают у нас целую стену бейсмента. Мускулистые парни были как бы телохранителями Генри, он ими всячески помыкал и называл их «мои рабы», на что они, не моргнув глазом, соглашались. Как вы поймете позже, «мои рабы» были связаны с контекстом фильма, который они снимали, и ролью Генри в фильме: Генри играл Мостелло — современного Мефистофеля из штата Коннектикут, а эти двое играли роли его рабов. Но и помимо фильма рабы были у него рабами — телохранителями и на побегушках, эти ребята с простыми лицами. Я не знаю, были ли они из семей победнее, или Генри возвысился над ними благодаря своему интеллекту и утонченности, но я присутствовал при очень некрасивой сцене, господа. Перед самым началом парти вдруг обнаружилось, что у них не хватает сахара в сангрии, мой сахар они уже использовали, они сварили гигантский котел сангрии. Платил, конечно, за все Генри. Вынимая деньги из кошелька, он, как мне показалось, нарочно уронил на пол двадцатидолларовую банкноту. Генри не нагнулся за ней, еще чего, он небрежно бросил старшему из своих двух телохранителей — «Возьми!» — и тот послушно поднял деньги и побежал за сахаром, прямо в персидской безрукавке, его мощные голые плечи камнями выпирали из-под нее.

Мефистофель-Генри играл в своего папу. У него, конечно, не было папиной жестокости, папа унижал людей направо и налево. Смиренного авантюриста Карла, любовника своей жены, Стивен держал едва ли не за личного шофера, и однажды здесь же на кухне, при мне и Линде, раздраженно отказался подбросить простуженного Карла домой, хотя ему и было по пути. Карл, полубольной, только что пригнал Гэтсби по его просьбе машину, проехал с температурой около ста миль, дабы доставить автомобиль хозяину-благодетелю. Брошенная Генри на пол двадцатка в детском мире вполне соответствовала той взрослой ситуации, имевшей место также на кухне.

Дети постепенно занимали все щели и комнаты в доме. На двери моей комнаты предусмотрительный Генри повесил надпись «Комната Эдварда! Не входить!» Я расхаживал среди подростков в белых матросских джинсах, черной рубашке и сапогах, я осматривался, озабоченный, я хотел выбрать себе заранее девочку, или, еще лучше, несколько объектов, хотя бы приблизительно, чтобы потом, напившись и накурившись (в ливинг-рум несколько энтузиастов с воодушевлением налаживали кальян, он всегда висит у нас на стене в ливинг-рум), чтобы потом знать, какую цель преследовать, или цели, если их несколько. Мои предварительные исследования я закончил в полчаса, обойдя все комнаты, постояв среди различных групп веселой и оживленной нашей американской молодежи, и результаты были, увы, неутешительны.

«Нет, эту я не могу взять, — говорил я себе, обозревая красивенькую, одетую в костюм американской леди девятнадцатого века девочку, у нее был даже кружевной зонтик в руках. Ее время от времени по-хозяйски обнимает за талию высокий белобрысый парень в костюме мушкетера… — И эту — нет, — переводил я взгляд на другой объект — девочка-камермен, тощая, но смешная, похожая на Дэби — сестру Дженни, — она приехала вместе с мальчиком, он у них режиссер. По-моему, они спали прошлую ночь вместе, утром вышли в пижамах на кухню — раскрасневшиеся и смешные — шестнадцатилетние любовники. Эту? Совершеннейшая женщина, и высокого класса, красивое ясное лицо, черты его напоминают черты юной Ингрид Бергман, породистая, загадочная, с поднятыми вверх темными волосами, смотрит мне прямо в глаза вызывающе и нахально. Это-то диво откуда взялось на подростковом балу? — думаю я. — Неужели ей тоже, как и всем другим, 15–17 лет? Не может быть. Она не только выглядит взрослее, она — юная женщина, не обрубок, не распухшая от пончиков и булочек прыщавая американская фимэйл-тинэйджер, не грудастая и жопастая и голенастая cheer-leader, первая красотка в классе, а именно юная женщина, каких показывают в фильмах об английских аристократах. Строптивая, сумасшедшая и волевая, младшая дочь в семье, из тех, что читают философские книги и бешено гоняют на гоночных автомобилях». Видишь, какими пошлыми стереотипами я мыслю, читатель, какие банальные мифы питают мое воображение слуги.