Охота - Станислав Лем

– Роберт Фостер, Сто тридцать шестая авеню, журналист, тридцать семь лет, пять футов семь дюймов роста, брюнет, носит роговые очки, на шее ниже левого уха – белый шрам от несчастного случая, сто шестьдесят девять фунтов веса, группа крови первая положительная… этого достаточно?

Харт не отвечает, просто начинает печатать. Одновременно на экране появляется текст: «Роберт Фостер, живущий на Сто тридцать шестой авенью, мужчина среднего роста, со шрамом пониже левого уха, с первой положительной группой крови, выехал нынче из дома машиной…».

– Прошу вас назвать марку и номер автомобиля, – это уже ей.

– «Рамблер», Нью-Йорк, шестьсот пятьдесят семь девятьсот девяносто два.

– «Выехал нынче из дома автомобилем марки «Рамблер», регистрация в штате Нью-Йорк, шестьсот пятьдесят семь девятьсот девяносто два и сейчас находится…»

Тут доктор нажимает выключатель. Компьютер предоставлен себе самому. Не колеблется ни секунды, текст на экране растет:

«…и сейчас находится в Соединенных Штатах Америки. Плохая видимость, вызванная дождем, при низкой облачности, затрудняет управление машиной».

Харт выключает компьютер. Задумывается. Начинает писать снова, с той разницей, что после «находится» пишет дальше «на отрезке дороги между» – тут снова отключает поступление информации. Компьютер без колебаний продолжает: «…Нью-Йорком и Вашингтоном. Придерживаясь крайней полосы, обгоняет длинную колонну грузовиков и четыре цистерны SHELL, превысив максимально допустимую скорость».

– Уже что-то, – бормочет Харт, – но нам не хватит направления, нам нужно больше прояснить ситуацию.

Приказывает мне стереть то, что есть, и начинает еще раз. «Роберт Фостер… и так далее… находится на трассе между Нью-Йорком и Вашингтоном, между указателем расстояния номер…» – и тут выключает кабель. Компьютер тогда делает нечто, чего мы еще ни разу не видели: аннулирует часть текста, который уже появился на экране, и мы читаем: «Роберт Фостер… выехал из дому… и сейчас находится в молоке на обочине дороги Нью-Йорк – Вашингтон. Должно опасаться, что потери, понесенные фирмой «Мюллер-Уорд», не будут покрыты страховой компанией «Юнайтед TWS», поскольку закончившийся неделю назад полис не был продлен».

– Он что, с ума сошел? – спрашиваю я. Харт дает знак, чтобы я сидел тихо. Начинает писать снова, доходит до критичного места и выстукивает: «Находится сейчас на обочине дороги Нью-Йорк – Вашингтон в молоке. Его состояние…» – Тут он останавливается. Компьютер продолжает: «таково, что непригодно к использованию. Из обеих цистерн вытекло 29 гекалитров. При нынешних рыночных ценах…»

Харт приказывает мне стереть это и говорит сам себе: «Типичное недоразумение, надо навести порядок с грамматикой, а то «его» могло относиться как к Фостеру, так и к молоку. Еще раз!»

Я включаю компьютер. Харт упорно пишет это странное «сообщение», после упомянутого молока ставит точку и молотит с нового абзаца: «Состояние Роберта Фостера в настоящий момент…», обрывает себя, компьютер замирает на секунду, потом очищает весь экран – перед нами пустой, чуть светящийся квадрат без единого слова; признаюсь, у меня даже волосы на голове зашевелились. Потом формулирует текст: «Роберт Фостер сейчас не находится ни в одном определенном состоянии, поскольку как раз переезжал на машине «Рамблер», штат Нью-Йорк, 657 992 границу между штатами». Вот же черт, думается мне, пока я перевожу с облегчением дыхание. Харт с лицом, кривящимся неприятной ухмылкой, снова велит мне знаком убрать все и начинает сначала. После слов «Роберт Фостер пребывает сейчас в месте, чья локализация описывается…» нажимает выключатель. Компьютер продолжает: «…по-разному в зависимости от того, какими взглядами обладает всякий, размышляющий по этому поводу. Надлежит признать, что речь идет о персональном мнении, чье наличие согласно с нашими законами и Конституцией невозможно навязывать другому. По крайней мере, так полагает наша газета». Харт встает, сам выключает компьютер и дает мне легкий знак, чтобы я вывел Эми, которая, как мне кажется, ничего из этой магии не поняла. Когда я вернулся, он говорил по телефону, но столь тихо, что я ничего не расслышал. Отложив же трубку, он посмотрел на меня и сказал:

– Он переехал разделительную полосу и столкнулся в лоб с цистернами, которые везли молоко в Нью-Йорк. Оставался в живых еще с минуту, пока его вытаскивали из машины; потому сперва и было сформулировано: «находится в молоке». Когда я повторил это фрагмент в третий раз, уже все закончилось; ведь и правда можно иметь совершенно разные представления насчет того, где мы окажемся после смерти, – и даже о том, пребываем ли мы тогда хотя бы где-то.

Как видите, использование настолько необычных возможностей, которые дает нам прогресс, не всегда простая вещь, не говоря уже о том, что это может оказаться довольно кошмарное развлечение – имея в виду смесь журналистского жаргона и безбрежной наивности (или, если желаете, равнодушия) относительно человеческих дел, которую – в силу обстоятельств – выказывает электронная машинерия. В свободную минуту можете поразмышлять о том, что я вам рассказал. Самому же мне уже нечего добавить. Лично я предпочел бы теперь послушать какую-нибудь другую историю, чтобы позабыть об этой.

Рукопись неопубликованного рассказа Станислава Лема была обнаружена весной 2018 года в домашнем архиве писателя его секретарем Войцехом Земеком. По некоторым признакам (место хранения, вид и состояние бумаги, шрифт пишущей машинки) можно предположить, что рассказ был написан в конце 1950-х годов. Рассказ закончен сюжетно, но не завершен в плане редактирования. Рукопись представляет собой отпечатанный на пишущей машинке первый экземпляр с правками, выполненными как на машинке, так и вручную. При этом вычеркнуты целые фрагменты текста: предложения и даже абзацы. Общий объем текста – 45 670 знаков. Ощущение такое, что редакцией какого-то издания автору было поставлено условие: рассказ должен занимать не более одного авторского листа, т. е. не превышать лимит в 40 тысяч знаков. В то время Лем, начинающий писатель, вынужден был выполнять все требования редакции, чтобы его опубликовали. (А например, в 1980 году Лем даже пошел на конфликт с редакцией газеты Trybuna Ludu, когда та попросила его уменьшить объем статьи «Мой взгляд на литературу»: Лем просто отдал свою работу в другое издание – журнал Polityka, при этом обвинив редакцию газеты в попытке подвергнуть его цензуре.) Вычеркнутые фрагменты составляют 4560 знаков. После правки некоторые места требовали минимальной корректировки – согласования последнего предложения перед вычеркиванием с первым предложением после вычеркивания. Скорее всего, следовало удалить еще какой-нибудь объем текста, но это уже, наверное, сложно было сделать без ущерба для повествования, т. е. рассказ не был приведен в соответствие с требованием редакции и поэтому не был отправлен в печать. Почему? На этот вопрос отвечу в Послесловии, ибо объяснение касается сюжета рассказа.