Охота - Станислав Лем

Он развил совершенно невероятную скорость, никогда еще не бегал так быстро. Несся четырех- и пятиметровыми прыжками, взмывал в воздух, проносился над травой, с пятном тени под ногами, приземлялся и отталкивался для следующего прыжка. Кто-нибудь другой смог бы так бежать? Он чувствовал давление в висках, в глазах – пульсирующие искры, в груди – еще не жар, предшествующий потере сознания, но тепло, неприятное, даже противоестественное [, говорили, что, чтобы уберечь себя, нельзя долго так напрягаться, не выдержишь…].

Суставы уже хрустели, набойки обуви рвали траву, выбрасывая ее клочья при каждом следующем прыжке, он знал, что должен замедлиться, потому что уже перестал контролировать силу ускорения, которая влекла его вперед, но не мог, а может, не хотел – и это было одно и то же.

Он видел, как весь пейзаж, этот крутой луг, темные полумесяцы лесов, горная гряда, синеющая среди облаков, – все равномерно поднимается и опускается в ритме его прыжков, поглощающих пространство; уже совершенно не чувствовал усилий, уже не осознавал, или он так бежит, или висит неподвижно, а только мир, захваченный неизвестной силой, в каких-то ужасных спазмах, в какой-то икоте похищает, расшатывает, раскачивает до тошноты – ноги разбежались на белеющей, освещенной солнечными лучами осыпи, и он рухнул, опрокидываясь, переворачиваясь, отчаянно упираясь руками и ногами в двигающийся вместе с ним гравий. Когда же наконец остановился в облаке пыли, скорчившись, то был покрыт слоем известняковой пыли. Только вокруг коленей и тазобедренных суставов этот белый сыпучий порошок быстро темнел, словно от пота. [Как лошадь, которая долго скакала галопом по пыльной дороге, подумал он.] Быстро поднялся на ноги. Удивился, как далеко от него была вершина, с которой он сбежал сломя голову. Немного оторвался, подумал он. И, чтобы удержать это преимущество, побежал дальше.

Между деревьями темнела зеркальная гладь воды. Инстинктивно поискал взглядом купающихся. [Не боялся их, но… лучше бы их не было. Потому что в этом побеге, покрытый пылью, с приклеенными смолой к рукам и ногам сосновыми иглами и веточками, отяжелевший, исцарапанный и весь в зеленых и ржавых пятнах, обреченный на нечто окончательное и неизбежное… впрочем, он вообще не думал, не было времени, он лишь чувствовал, что не хочет, чтобы появились серебристые и золотистые лодки, из которых на него будут смотреть стройные, загорелые, в ярких купальных костюмах люди, обращаться к нему, давать хорошие советы – и такое бывало. Они помогали, он слышал об этом, неизвестно почему. Чтобы продлить игру? Чтобы его преследователям не было слишком уж просто? Он не знал. Но он хотел оставаться один, до конца – один, не желал никакой помощи, потому что она была невозможна.] Побежал немного медленнее, тише, здесь росли огромные ели, среди них явно разбивался лагерь, он видел места, где вбивали колышки для палаток, следы на берегу озера, где вытаскивали лодку, остатки построенной из красных и золотистых сегментов пристани. Но кроме следов – никого. Он наклонился вперед, увеличивая скорость. Через четверть мили преодолел гряду крупных валунов (когда-то они лавиной скатились по уходящему вверх оврагу), перепрыгивая с необычайной ловкостью с одного на другой, и только белесые царапины на их поверхности обозначили места, где он отталкивался для следующего прыжка. Миновав камнепад, угодил в бурелом, здесь давно вповалку лежало несколько сотен больших деревьев, превратившихся уже в труху, хотя местами сохранившаяся кора и создавала видимость здоровых и твердых стволов; но обилие серой паутины в ветвях должно было его предостеречь, он же легкомысленно ступил на крупное дерево, ствол легко поддался и почти без хруста превратился в измельченную массу – и он провалился по бедро. Рванулся. Нелегко было освободить ногу из западни, она прочно застряла, да и собственный вес здорово мешал – однако, сгорбившись, пятясь, таща за собой цепляющееся бревно, он наконец-то вырвался и побежал дальше. За последними деревьями, у большого луга, стояла металлическая мачта. Кинув взгляд вправо-влево, он понял, что перед ним линия высокого напряжения. В этом месте она пересекала перевал и тянулась дальше, к смутно синеющим равнинам.

Он подбежал к ближайшей опоре, укрылся за ее металлическим каркасом, встав спиной к уходящему вдаль уклону – в самом начале, у его скальной границы в любой момент могли показаться силуэты преследователей. Что-то задержало их по дороге, сейчас он не слышал даже приглушенного лая собачьей своры. Если бы его разыскивали только с помощью локаторов, он мог надеяться на временную невидимость, каркас защищал от их лучей. Но были еще собаки, идущие по запаху.

Он почувствовал разливающийся по всем органам жар, словно изнутри разгоралось пламя. Жар, порожденный вынужденными отчаянными скачками, до сих пор поглощаемый обдувавшим его ветром, вырывался на поверхность тела. Он расставил ноги, ухватился за стальные стержни, словно не только окружающему воздуху, но и металлу конструкции пытался отдать как можно больше этого смертоносного тепла, от которого не мог избавиться. Каждую секунду ожидал хорошо знакомой картины, потому что уже принимал участие в нескольких таких погонях, конкретно – в пяти, он был их свидетелем, а не героем; период ученичества. Охота должна была вестись в условиях естественных и примитивных, как когда-то охота на животных, но уже не было таких животных, с ними не разрешалось ничего делать, во избежание окончательного вымирания. Использовали только собак и локаторы, да на спине крепились реактивные ранцы, но применяли их крайне редко, добиваясь равных шансов для всех участников.

Ни один силуэт не поднялся над вершиной – видимо, экономили топливо. Задержка не одарила его надеждой, да и с чего бы, напротив, увеличила неопределенность его положения. Внезапно, но вполне осознанно он посмотрел направо – вдоль уходящих к равнине решетчатых опор.

[Может, ему это кто-то сказал, но когда? Может, где-то об этом слышал? Не вспомнить.] Он уже взбирался по опоре, как обезьяна, быстро, проворно, сталь стучала о сталь, около самой вершины располагался небольшой помост для персонала, обслуживавшего линию зимой, когда образовывалась наледь. Кабели, толстые, сплетенные из медных и алюминиевых проводов, сверкали на солнце. От них его отделяли ожерелья из грибоподобных изоляторов. Выдержат ли? Он перевесился через перила и широко расставленными ногами коснулся корпусов изоляторов. Округлые, они не давали надежной опоры. Опустился на колени, ухватился руками, пополз на четвереньках, рядом, в воздухе, тянулся один из медных кабелей. [Подумал: там проходит ток. А если ударит?]

[Представил ослепительную вспышку, треск и дым от электрической дуги, как будто это произошло, как будто его поразил яркий разряд, как будто он упал, скрюченный, почерневший, обожженный, оставляя за собой шлейф из искр, как будто валялся, сожженный в уголья, в траве. О, как они бы злились, кричали!]

С лишенными всякого выражения остекленевшими глазами дотронулся до этого, выглядящего совсем безобидным кабеля из переплетенных медных проводов, резко отдернул руку. В солнечном свете он не мог заметить разрядов, лишь ощутить их, но они не причинили ему вреда. Ухватившись за кабель и повиснув на руках, начал перемещаться, используя наклон кабеля и регулируя скорость силой захвата. От сильного трения ладони горели огнем, но он со скрежетом продвигался по двухсотметровому обвисшему кабелю; там, где кабель особенно обвисал, отпустил его, словно бросаясь в пропасть. А когда коснулся травы – нет, на долю секунды раньше, – накопившийся заряд ударил голубым пробоем в землю, и он, подергиваясь, извиваясь, дрогнув от ужасной силы, которая моментально наполнила его жаром, будто пыталась прожечь застывший, задымленный череп, повалился на бок, покатился, цепляясь и выдирая траву в судорогах, ослабевавших с каждой секундой. Наконец, остановившись, быстро поднял странно отяжелевшую, словно бы разбухшую голову. Да, одну лишь голову, – и ему показалось, что между стеблями травы на границе возвышенности и вершины, где-то на расстоянии трех четвертей мили, появились крошечные фигуры, неясно, людей ли, собак. Впрочем, это могло быть иллюзией, потому что его зрение еще не пришло в норму – сплошь мерцание и рябь. Даже не пытаясь подняться, он сжался и покатился вниз, по траектории максимального уклона. Трава в месте его падения была, должно быть, сожжена, но, возможно, собаки сориентируются не сразу.