Ты теперь моя - Елена Тодорова

— Я позже узнала, что это ложь… — все еще дрожит. — Мне Чарли сказал.

— Когда?

— Когда вернулась из Японии.

— Сука… Так это он, — после всего, что я сегодня услышал, эта догадка разрывает во мне критическую капсулу злости. Но констатирую я факт должностной измены крайне тихо и спокойно: — Он сливал тебе.

— Ты ничего ему не сделаешь, Рома, — с настойчивой мольбой выкрикивает Юля, ударяя ладонями по столу. — Ты ничего ему не сделаешь! Рома? Рома, пожалуйста… Он мне очень помог.

От сдерживаемых эмоций слишком отстраненно чувствую, как яростно ходят мои собственные лицевые мускулы.

— Как ты на него вышла?

— Это получилось случайно. Так совпало, что девушка Макара живет в том же доме, где я сняла квартиру. Мы буквально столкнулись. Я убедила его ничего тебе не говорить. Я!!! Хотела все по-своему сделать.

— Сделала? — И сам же отвечаю: — Хорошо сделала.

Охренеть как хорошо!

— Перестань. Не надо так.

— Не надо? А как надо, Юля? Чего ты от меня, мать твою, ждешь? — со злостью давлю я. — Когда Лена сказала, что ребенок мой, почему ты даже не попыталась со мной поговорить?

— Ты не понимаешь! В тот момент я была раздавлена… И тебе не доверяла! После всего, что произошло… Ты не хотел моего ребенка. Ты силой заставлял меня от него избавиться!

— Если бы я заставлял силой, ты бы от него избавилась!

— Уже на тот момент, Рома, ничего хорошего между нами не оставалось.

— А сейчас?

— Неважно. Уже неважно.

Еще как важно! Лезвием по сердцу проходится это ее гребаное заявление.

— И как ты это провернула? Кто был в машине? Костя, женщина — такое спланировать… Браво, мурка! Не предполагал, что ты настолько кровожадная.

— Я ничего не планировала! И ничего не знала. На момент взрыва я уже в самолет садилась.

Собирая остатки самообладания, поворачиваю голову и упираюсь взглядом в дождевую стену.

— Кто тебе помог, Юля? — спрашиваю, когда дыхания, наконец, хватает на обманчиво-спокойную речь.

Она резко вскидывает на меня взгляд и тут же виновато уводит в сторону.

Говорят, в одну реку нельзя дважды войти, а я войду. И ее за собой потащу. В самые опасные воды на руках внесу. Просто потому, что по-другому я не смогу. Не отпущу. Ни за что на свете.

Что бы она, мать ее, мне сейчас ни сказала.

Юля

— Кто тебе помог, Юля?

Я всё еще не могу на него насмотреться. Я всё еще не могу без него жить.

Понимаю, что вместе нам быть нельзя. Понимаю… Но чувства выше разума. Даже спустя год они выше всего в этом мире. Ничего не работает против: ни время, ни рациональные доводы, ни опасность, которую Саульский излучает.

Мне страшно. Руки ходуном ходят. Судорожно сжимаю их, чтобы не выдавать слабость. И смотрю на него. Смотрю! Наглядеться хочу с запасом, хоть и знаю, что так не бывает.

Чувства, которые Рома во мне неизменно возбуждает, дурманят и воскрешают внутри меня дикого голодного монстра, требующего отбросить все сомнения и вкусить запретный плод.

Мне так хочется к нему прикоснуться. Вчера не сдержалась: чтобы впитать частичку его огненного тепла, коснулась только лица, и внутри будто встряска произошла. Зазвенело, перевернулось, рассыпалось — не собрать теперь.

Но я должна. Нельзя так любить… Нельзя.

— Кто тебе помог, Юля?

Кровь внутри меня становится настолько горячей, что кажется, кожа вот-вот красным пламенем вспыхнет. Помня о том, как всего несколько секунд способны изменить жизнь, превратив тебя в другого человека, прикрываю глаза и стараюсь успокоиться.

— Моя мама, — перехожу к самой тяжелой части своей исповеди. — Она же, наверное, села в машину к Косте. Возможно, угрожала ему пистолетом. Я не знаю… Я видела у нее оружие. Но как именно она собиралась его использовать, я, честно, не знаю! Думаю, взрыв — ее рук дело. Больше некому. Такие совпадения нереальны, — потерянно делюсь догадками, которые не давали мне спать последние полтора месяца.

Никакие слова не смогут выразить, насколько сильно я жалею, что в тот роковой день доверилась ей. У меня не получается оправдать себя, даже перед самой собой.

— Не знал, что вы общались, — Саульский щурится, выказывая очевидное недоверие. — Помнится, когда она попыталась с тобой заговорить в торговом центре, ты ее не узнала.

— Конечно, не узнала! Я и в клинике не сразу поняла, кто она и что от меня хочет!

Рома никак не реагирует на мой срыв. Смотрит с тем же пристальным вниманием. Выдерживает паузу, прежде чем произнести то, что я и сама уже поняла.

— Хорол был против того, чтобы ты общалась с матерью. У нее наблюдалось какое-то серьезное психическое расстройство. Она находилась на учете, стабильно получала необходимую психологическую и медикаментозную помощь. И никогда не должна была с тобой контактировать. Хорол запрещал. Но стоило ей узнать, что он улетел из страны, начались «мультики». Перед тем, как она прицепилась к тебе в торговом центре, несколько раз приходила к нам домой. Она никак не желала понимать то, что я ей говорю, поэтому мне пришлось на некоторое время закрыть ее в клинику, — Саульский протяжно вздыхает и, играя желваками, сжимает челюсти. — Моя ошибка, что не проследил, когда она вышла.

Взмахнув рукой, качаю головой.

— Класс, — горько смеюсь я. — Нет, твоя ошибка лишь в том, что ты, Рома, ничего не рассказал мне. Если бы удосужился, я бы была готова к тому, что произошло в больнице. А так… — нервно дергаю подбородком. — Она попала на меня в критический момент.

Какое-то время мы оба смотреть друг на друга не можем. Это чувствуется. Чтобы сохранить остатки самообладания, каждый из нас прячется за шорами из вскрытых обид.

Саульский первым нарушает затянувшееся молчание:

— Что она тебе сказала?

— Что поможет мне от тебя спастись, — глядя ему прямо в глаза, безжалостно выпускаю на волю последние слова матери. — Она дала мне паспорт с чужим именем, документы на банковский счет и билет на самолет. Сказала, что задержит Костю. И… Я просто взяла все, что она мне предложила, села в такси и уехала, — делаю небольшую заминку, только чтобы выровнять сбившееся дыхание. — Я мало что помню. Все как в тумане происходило. Она давала мне воду. Возможно, в ней что-то было. Никто уже не скажет… Я просто хотела оказаться как можно дальше от тебя, — решаю быть до конца откровенной. — Не тем путем, конечно. Если бы знала… Боже, все это так страшно! Она ведь без конца повторяла, что должна спасти меня, что не допустит, чтобы со мной произошло то же, что и с ней. А я толком не воспринимала, понимаешь? Отложилось как-то подсознательно, но переваривала я все это постфактум.