Ты теперь моя - Елена Тодорова

— Хватит пить кофе. Не-хо-ро-шо для ребенка.

Промывая над раковиной рис, Момо с улыбкой поглядывает на меня. Она постоянно улыбается. Ее позитивный настрой очень близок по натуре моему. Наверное, поэтому мы так хорошо поладили.

— Нехорошо, — соглашаюсь, но чашку из рук не выпускаю.

Богдан снова всю ночь провисел на груди. Зубы мучают, никак не прорежутся. В пять утра только уснул, потому как вымотался. А я с красными глазами поплелась в душ. После затолкала в себе грамм сто миндаля и принялась за кофе. Никак не могу отказаться от укоренившейся привычки встречать с этим ароматным напитком рассвет.

— Момо может сделать для тебя чай, — я морщу нос, потому что не люблю тот чай, который она заваривает. — А кар-тош-ку? Хочешь?

— Хочу, — смеюсь и киваю.

— Сделаем!

— А с рисом что делать собираешься?

— Суши. Ты любить, я знать.

— Ага. Супер!

— Супер!

— К обеду еще Рита забежит. Посидим вместе.

— Тогда Момо сделает еще сашими. И много соуса.

Много, в понимании моей японской подруги, означает разные виды.

— Я немного отдохну, пока Бодя спит.

— После кофе спать, — цикает, качая головой.

— Ты же знаешь, что я больше вдыхала, чем пила.

Опуская чашку в раковину, демонстрирую значительную наполненность. Девушка одобрительно кивает.

— Сделать для вас вку-с-сный обед. Момо сделать!

— Спасибо, милая, — мимолетно приобнимаю ее за плечи. — Ты — чудо!

— Чудо, — соглашается сама Момо, и я вновь смеюсь, уже по пути к выходу из кухни.

Осторожно открываю дверь в спальню и, крадучись, иду к кровати. Как всегда, при виде сына, в груди горячим теплом разливается безграничная материнская любовь. Это яркое напоминание того, что никого важнее него у меня нет. И, вероятно, не будет уже никогда.

Снимаю халат и забираюсь под одеяло. Долго смотрю на мирно посапывающего малыша. Вот бывает же так, что природа, забывая о материнском наборе хромосом, щедро повторяет исключительно отцовские. Точнее сделать просто невозможно. Однако меня это непонятным образом восхищает и радует.

Я — никудышная мать. Меня перманентно преследует ощущение, что я все делаю неправильно. Богдан даже к своей кроватке не приучен. Спит только со мной. Да и в остальном… Все мне кажется, что я недостаточно хорошо о нем забочусь. Больше всего на свете я боюсь, что недодам ему любви и не смогу обеспечить полноценную родительскую опеку и заботу.

Я очень стараюсь, честное слово. С самого начала, я очень-очень стараюсь. Из-за этого нахожусь в постоянном напряжении и сама понимаю, что так не должно быть, но по-другому у меня просто не получается.

Закрываю глаза, но, невзирая на накопившуюся усталость, сон не идет.

Саульский, черт возьми…

В груди разгорается волнение другого рода. Чем тушить? Сердце абсолютно бесконтрольно начинает стучать с такой силой, что кажется, вот-вот произойдет деформация грудной клетки.

Не думать. Не думать. Не думать!

После встречи в кафе прошло два дня. Все это время Саульский никаким образом не дает о себе знать. Неужели все же отпустил?

Боже, почему я продолжаю об этом думать? Так и должно быть. Это правильно.

Неужели настолько не хотел ребенка, что едва услышав о нем, потерял ко мне вспыхнувший интерес?

То самое сумасшедшее сердце разбивает боль и обида. С момента, когда я, пройдя в одиночку двадцать восемь часов нестабильной и мучительной родовой деятельности, впервые взяла на руки своего сына, это чувство приумножилось. Мне больно и обидно за себя. Но за своего ребенка — в стократ сильнее. Это невозможно подавить и отпустить. Невозможно. Это обессиливает и в то же время держит в непрерывном тонусе.

Что делать? Что? Что?

Стремлюсь перекрыть. Я рву свое сердце на кусочки и штопаю его вширь, чтобы хватило накрыть нас двоих.

Как долго у меня будет получаться?

Как ребенок одного родителя, все же должна признать, что случались моменты, когда я чувствовала себя обделенной. Перед другими. Особенно, если кто-то удумывал меня жалеть, дескать, у всех полные семьи, а у бедняжки только отец.

У Боди наоборот.

В Японии мы из-за особенностей внешности выделялись. Здесь, вроде как, никому до нас нет дела. Надолго ли?

Видит ли меня сейчас папа? Что думает обо мне?

Если отмотать к тому времени, когда он был жив, настоящее на прошлое не налезает. Как же круто жизнь умеет меняться! Всего два года назад я готовилась к свадьбе в угоду отцу. Влюбилась. Разбилась. И вот я уже мать-одиночка с синдромом гиперопеки.

Я очень люблю Богдана. Некой ненормальной любовью. Момо я тоже полюбила, она замечательная и с ней всегда весело. Но в глубине души я очень одинока.

Стоило увидеть Саульского, все чувства вырвались, и вот я уже снова с безудержной силой пылаю искрами.

Хватит! Мы друг другу не подходим. Он уже разбивал меня на осколки.

С дрожью сжимая у груди руки, прогоняю прочь болезненные воспоминания и наплыв новых фантазий.

Нельзя! Нам нельзя быть вместе.

Богдан важнее, чем моя зависимость от Саульского. Он меня не любит. Ничего не изменилось. Требовал, чтобы вернулась только потому, что я нарушила свою часть договора. Вот и все! Вот и все… Узнав о ребенке, он не будет напирать. Не будет…

Долго верчусь, но все же отключаюсь от реальности. А когда просыпаюсь от настойчивого звонка в дверь, кажется, что проспала минут пятнадцать.

Вот ведь! Забыла отключить эту заразу!

Неужели Ритка решила пораньше заявиться? Спросонья злюсь капитально. Объясняла же этой проныре, что график у нас не всегда нормальный, чтобы уточняла обстановку, прежде чем переться.

Мелодия не утихает.

Забывая о халате, я несусь к двери, мимоходом удивляясь тому, что Момо еще не открыла. Но, заглянув в кухню, вижу ее у плиты в наушниках.

Приподнявшись на носочках, заглядываю в глазок и столбенею, будто громом пораженная. Сонливость бурной волной эмоций смывает. Тело цепенеет, охваченное невиданным параличом. Внутри же, напротив, стихия разворачивается.

Трясет. Горит. Шумит. Градом бьет. Камнями колотит.

Проносится невесть откуда взявшееся понимание: время вышло.

Он пришел за мной.

Юля

Приглушенно щелкает замок. И как только я открываю дверь, в квартиру первым делом, подобно урагану, врывается острый и терпкий парфюм Саульского.