Слепой. Антикварное золото - Андрей Воронин

Чем дольше он ездил, тем выше поднималась в его душе волна едкой горечи. Караульте, караульте! Много вы тут накараулите… Спросили бы лучше того, кто в этом хоть что-то понимает, — вот, например, его, Рыжего…

Пренебрежение, с которым Черный Монах — Глеб Сиверов посоветовал ему сидеть дома и не вмешиваться в серьезные дела взрослых людей, было лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения рыжего диггера Егорова.

Рыжий был обижен на весь мир, то есть находился именно в том состоянии, в котором люди, как правило, становятся наиболее изобретательными по части выдумывания способов свернуть себе шею. Именно этим печальным событием чаще всего заканчиваются попытки в одиночку доказать что-то равнодушному миру. Егоров не был сопливым романтичным подростком и не тешил себя сладострастными мечтами о том, как на его похоронах будет рыдать взахлеб вся Москва, но что-то в этом роде ему все-таки мерещилось. Будто наяву, он видел, как с горделивой скромностью отказывается давать интервью в центральные газеты и прикрывается ладонью от любопытных глаз направленных на него со всех сторон теле- и фотокамер. Человек, который помог раскрыть преступление века, одинокий подземный скиталец, в самый ответственный момент презревший мелкие обиды и подставивший свое крепкое плечо Закону и Порядку… Он видел, как Глеб Петрович, Черный Монах, смущенно, с извинениями протягивает ему ладонь — протягивает робко, как человек, не уверенный, что поданную им руку согласятся пожать. Он видел, как отец уговаривает его дать интервью Первому телеканалу, которое, несомненно, поспособствует продвижению отца по карьерной лестнице, — отец уговаривает, чуть ли не в ногах валяется, а Рыжий, сами понимаете, наотрез отказывается в силу присущей ему скромности. Он видел, как президент — ну ладно, не президент, а хотя бы министр культуры — торжественно вручает ему ключи от новенького серебристого «мерседеса», а главные хранители Третьяковки, Пушкинского музея и Эрмитажа неистово хлопают в ладоши, держа под мышками благодарственные грамоты и ценные подарки. И еще он видел, как его главный мучитель, подполковник МУРа Иван Гермогенович Ромашов, виновато отводя глаза, трясет ему руку и говорит, что он, оказывается, чудный парень и прирожденный сыщик, а никакой не мародер и что было бы неплохо продолжить столь плодотворное сотрудничество. Иван Гермогенович тоже что-нибудь ему вручает — например, часы с надписью или даже именной пистолет, — а Рыжий говорит: «Спасибо, конечно, Иван Гематогенович, но все это получилось случайно, и сотрудничать я с вами не стану — по крайней мере, до тех пор, пока ваши менты не оставят в покое нашего брата диггера»… И Ромашов обещает оставить в покое диггеров, а Рыжий, в свою очередь, обещает подумать насчет сотрудничества, хотя и знает, что сотрудничество это ему нужно как собаке пятая нога…

Переднее колесо «хонды» угодило в глубокую выбоину на асфальте, Рыжий лязгнул зубами, вернулся из заоблачных высей на грешную землю, выругался и обозвал себя дураком. Ему было двадцать два, он родился и вырос в Москве, был насквозь пропитан ее духом и даже не подозревал, что способен предаваться таким пустопорожним мыслям. Славы ему, видите ли, захотелось…

Однако отрезвление было лишь частичным. От своих намерений Рыжий не отказался, а намеревался он, ни много ни мало, спуститься под землю и хорошенько осмотреться в том районе, где когда-то наткнулся на труп с пневматическим пистолетом в одной руке и золотой античной сережкой в другой. Что это значит «осмотреться», он представлял себе довольно смутно, поскольку, спускаясь вниз, никогда не строил конкретных планов. Там, внизу, никакие планы не работали, там была своя жизнь, совсем другой мир, и все, что придумывалось на поверхности, там, как правило, оказывалось ни на что не годным.

В то, что его может постигнуть участь Дмитрия Крестовского, Рыжий не верил. Точно так же взрослый, разумный, здравомыслящий человек не верит, что в его собственной квартире на него может напасть внезапно выскочивший из стенного шкафа бука.

Рыжий был под землей как дома. Тут ему казалось намного спокойнее и уютнее, чем в родительской квартире, и он не допускал даже мысли, что здесь с ним может приключиться что-то скверное, нехорошее.

Выбранный им вход был лишен элементарных удобств, здесь даже негде было спокойно переодеться. Зато менты про него явно не знали, о чем свидетельствовало их полное отсутствие в пределах видимости. Рыжий расстегнул свою сумку и быстро, сноровисто натянул прорезиненный комбинезон. Возясь со шнуровкой высоких непромокаемых ботинок, он изрядно вспотел — солнце палило так, словно ему за это хорошо платили, а резиновый комбинезон мало напоминал пляжный костюм.

Затянув под подбородком ремешок спелеологической каски, Рыжий отыскал притаившийся в траве на обочине грунтовой дороги ржавый чугунный люк и сноровисто сдвинул его в сторону. Из открывшегося круглого отверстия потянуло прохладой и скверным запашком — этот люк вел в магистральную трубу канализации, что было еще одним неудобством данного входа в катакомбы.

Перед тем как спуститься под землю, он с сомнением оглянулся на «хонду». Оставлять эту дорогую игрушку здесь было небезопасно. Впрочем, как и в любом другом месте.

Спустившись на несколько ступенек, Рыжий поднатужился и задвинул у себя над головой крышку люка. Тяжелый чугунный блин противно проскрежетал по краю колодца и с глухим похоронным звоном лег точно в паз. «По ком звонит колокол?» — подумал Рыжий, услышав этот звук. Эта мысль приходила ему в голову всякий раз, когда доводилось вот так же, как сейчас, накрывать себя увесистым железным диском. Но сегодня она почему-то была лишена привычной юмористической окраски: вместо того чтобы развеселиться, Егоров ощутил неприятное тревожное посасывание под ложечкой.

Впрочем, привычная обстановка подземелья быстро его успокоила. Он засветил укрепленную на лбу галогенную лампочку и двинулся вперед. Ему еще ни разу не приходилось прокладывать маршрут от этого люка к месту, где он наткнулся на труп Крестовского, но Рыжий по этому поводу не переживал. Если сложить вместе все те часы, которые он провел под землей, получилось бы, наверное, года полтора, если не все два. За это время у него выработалось что-то вроде инстинкта направления, наподобие того, которым руководствуются птицы в своих отчаянных сезонных перелетах через полмира. Он знал, откуда вышел и куда должен прийти, а остальное получалось как будто само собой — рано или поздно инстинкт выводил его в заданную точку, как электронная система наведения выводит на цель баллистическую ракету с ядерной боеголовкой.

Рыжий углубился в путаницу подземных коммуникаций. Вскоре магистральная труба канализации со всем ее благоухающим содержимым осталась позади, идти стало легче, а дышать приятнее. Диггер повеселел и даже начал насвистывать на ходу какой-то марш. Потом он перестал свистеть — усталость брала свое, да и мысль о тех, кого он искал, заставила быть осторожнее. Рыжий пошел вперед, вслушиваясь в тишину подземелья, и шел так еще часа два — до тех пор, пока из темноты наперерез ему вдруг не шагнула какая-то громоздкая фигура. В глаза ударил сноп ослепительно яркого света, и сиплый голос произнес:

— А ну, стой, братишка. Тебя-то нам и надо.