Гость Дракулы - Брэм Стокер

Тот полицейский, который занимался люком, спросил у меня, видел ли я, как произошел несчастный случай. Когда я сказал, что видел, он попросил его описать. Не думаю, что он был высокого мнения о моих способностях описывать что-то, потому что вскоре перестал об этом расспрашивать. Потом он попросил меня показать, где я нашел обломки люка, а я просто ответил: «Господь с вами, сэр, не могу сказать. Они были разбросаны повсюду. Мне пришлось их собирать под ногами людей, которые бежали со всех сторон».

«Ладно, мой мальчик, – сказал он тоном, очень добрым для полицейского. – Не думаю, что тебя побеспокоят. Там было много людей, как мне говорили, мужчин и женщин, которые стояли рядом и видели все, что случилось. Они и дадут показания в суде».

Я был в те дни тщедушным мальчишкой – впрочем, я и сейчас не гигант! – и, наверное, полицейский решил, что нет смысла делать свидетелями детей, когда у них есть много взрослых. Потом он сказал что-то насчет меня и дурдома, уже не так по-доброму, нет, и это было не очень-то умно с его стороны, потому что я замолчал и больше не сказал ни слова.

Постепенно от публики избавились. Некоторые ушли и отправились пропустить стаканчик до того, как закроются пабы, а заодно и обсудить происшествие. Мы, оставшиеся, и полицейские тоже, выдохлись. Потом, когда полиция взяла на себя руководство и расставила своих дежурных на всю ночь, пришел чиновник от коронера и увез тело в городской морг, где полицейский доктор сделал вскрытие. Мне же позволили уйти домой. Я так и сделал – с радостью, – когда увидел, что все успокоилось. Мистер Холидей тоже увез жену домой в экипаже, и хорошо сделал: миссис Хомкрофт и другие добрые души влили в нее столько виски, бренди, рома, джина, пива и мятной настойки, что она бы, по-моему, не смогла идти, даже если бы постаралась.

Раздеваясь, я почувствовал, что что-то оцарапало мне ногу, когда я снимал брюки. Это оказался кусок стальной пластинки, который я подобрал на сцене. Он имел форму морской звезды, но с короткими лучами. Некоторые были загнуты вниз, остальные вытянуты прямо. Я стоял, держа ее в руке, и гадал, откуда она взялась и для чего была предназначена, но не мог вспомнить ничего подходящего во всем театре, где могла бы использоваться такая штука. Еще раз внимательно рассмотрев ее, я увидел, что края лучей заточены и ярко блестят, но мне это не помогло, поэтому я положил пластинку на стол и решил взять с собой утром: может, кто-то из ребят знает. Потом выключил газовую лампу и лег в постель – спать.

Должно быть, я сразу увидел сон, и этот сон, вполне естественно, был об ужасном происшествии. Но, как и все сны, он оказался несколько спутанным. Вот Мортимер в блестках вылетает из люка, люк ломается, а обломки разлетаются во все стороны. Вот старый Джек Холидей смотрит, стоя у края сцены, и его жена стоит рядом с ним. Он бледный как смерть, а она еще красивее, чем всегда. А потом Мортимер, весь скрюченный, падает на сцену. Вот миссис Холидей кричит, они с Джеком выбегают на сцену, а я собираю куски сломанного люка под ногами зрителей и нахожу стальную звезду с загнутыми краями.

Я проснулся в холодном поту и сказал себе, сидя в темноте на кровати: «Вот оно что!»

И тогда у меня начала кружиться голова, так что я опять лег и начал размышлять, пока наконец все не стало понятным. Это мистер Холидей изготовил эту звезду и прикрепил ее к люку-«звезде» в том месте, где сходились все края! Именно ее точил Джек Холидей, когда я видел его у верстака, и он это сделал, потому что Мортимер и его жена были любовниками. Эти девушки все-таки были правы. Конечно, стальные лучи не дали люку открыться, и, когда Мортимер в полете ударился о люк, он сломал себе шею.

Но потом у меня возникла ужасная мысль, что если Джек действительно сделал это, то это убийство, и его повесят. В конце концов, Арлекин крутил любовь с той, которую старый Джек очень любил и был добр к ней – и она была его женой, черт возьми! Если об этом кусочке стали узнают в суде, то Холидея повесят. Но никто, кроме меня и того, кто сделал эту штуку и прикрепил к люку, не подозревал о ее существовании; мистер Холидей – мой начальник… а тот человек мертв… и он был негодяем!

Я тогда жил в доме под названием «Карьер». В том бывшем карьере остался пруд, такой глубокий, что мальчишки говорили, будто далеко внизу вода горячая, как кипяток, потому что Ад совсем близко оттуда. Я тихо открыл окно и в темноте забросил кусочек стали так далеко в карьер, как только мог.

Никто не узнал об этом, потому что я не сказал никому ни слова – до этой минуты. Меня даже не вызвали на дознание. Все спешили: коронер, присяжные и полицейские. Наш администратор тоже спешил, потому что хотел ехать дальше, как обычно, ночью, а слишком много разговоров о трагедии вредило делу. Так что никто ничего не узнал, и все пошло как всегда. Только после этого миссис Холидей больше не стояла за кулисами во время арлекинады, и она была такой необыкновенно любящей женой своему мужу, какой только может быть женщина. Это на него она всегда смотрела, и всегда – с почтительным обожанием. Она-то знала правду, хотя больше никто не знал, кроме ее мужа – и меня.

Когда Хемпич закончил, все долго молчали. Труппа слушала его историю с таким напряженным вниманием, что ничего не изменилось, только умолк голос Хемпича. Все глаза теперь смотрели на мистера Уэлсли Доверкурта: трагику по роли положено справиться с такой ситуацией. Он хорошо сознавал привилегию своего положения и сразу же заговорил:

– Гм! В самом деле, отлично! Вам придется вступить в ряды нашей профессии, мистер машинист сцены – разумеется, в низшем ранге. Ваше повествование было захватывающим и явно правдивым. Возможны некоторые ошибки в деталях, например, что миссис Холидей больше никогда не флиртовала. Я… я знал Джона Холидея – конечно, под его настоящим именем. Но я сохраню тайну, которую вы так благоразумно хранили до сих пор. Холидей – очень достойный человек. Он работал плотником сцены в театре «Герцог», в Болтоне, где меня впервые ждал триумф в театре, примерно в… гм! – неважно. В то время я довольно часто видел миссис Холидей и могу сказать, что вы ошибаетесь насчет нее. Очень ошибаетесь! Конечно, она была самой что ни на есть привлекательной малышкой…

Тут главная костюмерша шепнула второй «старухе»:

– Ну, мэм, кажется, они все сегодня увлеклись. Думаю, заразились от мистера Блоуза. А ведь в том, что рассказал Хемпич, нет ни слова правды. Я была там, когда произошел тот несчастный случай – потому что это был именно несчастный случай – и погиб клоун Джим Бангноуз. Да-да, он был клоуном, а не Арлекином, и у него не было романа с миссис Холидей. Помилуй Бог ту женщину, которая попыталась бы флиртовать с Джимом! А так называемая миссис Холидей была в цирке «женщиной-силачом» и умела махать кулаками, как мужчина. Более того, плотником в Гримсби, о котором рассказывал Хемпич, был Том Элрингтон, мой первый муж. Что же касается «воспоминаний» мистера Доверкурта, то этот чудак просто переходит всякие границы!

История машиниста сцены оказала на слушателей такое удручающее влияние, что ведущий постарался поторопить следующего рассказчика; любая перемена настроения, думал он, будет благом. Поэтому он поспешно заговорил: