Неудача в наследство - Светлана Романюк

до той поры, пока не узнали, что храм, хоть и небольшой, есть и здесь. Когда же поняли, что среди представляющих дитя богам будут и княгиня, и даже видящая, то утешились окончательно. Вместе с родителями представляющих набралось аж шесть человек, тогда как в Крыльске больше чем на троих рассчитывать не приходилось. Новоиспечённый отец сиял, как начищенный самовар, молодая мамаша хлюпала носом от счастья, ребёнок, которого представили как Стригу Поладьевича, сладко проспал всё действо.

С тех пор Аннушка в ритуальном зале не бывала. Конечно, и представления, и прощания, и бракосочетания отец Авдей проводил здесь регулярно, но как-то это всё без Аннушкиного участия обходилось.

Несмотря на то, что напротив входа сегодня точно так же висели полотнища со знаками вторых божественных ликов, впечатление они производили совершенно иное. Эти полотнища были небелёные, а сами символы — вышитые чёрной шерстью, резко, нарочито грубо очерченные, без всяческих украшений и завитков. Отец, Мать и Дитя — знаки на главной стене зала всегда располагались в одном порядке, а вот на остальных — менялись в зависимости от обряда. Сегодня это были Судьба, Жизнь и Смерть — третий, четвёртый и шестой лики Шестиликой, изображённые столь же строго, как и те, что занавешивали главную стену.

Аннушка вздохнула и заставила себя оторвать взгляд от стен и перевести его туда, где слегка охрипшим голосом бабка Марья выводила песнь плача. Заметив вошедших, черничка допела строфу и тенью скользнула вон. В центре зала осталась лишь Настасья. Вернее, её тело.

— Тебе помощь наша нужна? Али одной сподручнее будет? — тихо спросил Аннушку отец Авдей.

— Одной проще, — призналась Аннушка.

— Ну мы тогда с Михаилом Николаевичем выйдем, а ты делай, что должно, — проговорил священник, ободряюще погладил Анну по плечу и вышел вслед за Марьей из зала, утянув за собой и спутника.

Анна осталась одна. Из груди вырвался тяжёлый вздох. Прислушалась, присмотрелась. Действительно — одна. Настасьи здесь тоже не было. Только оболочка.

Аннушка подошла к телу. Протянула подрагивающую руку и осторожно отвернула плат с головы погибшей. Открылось лицо Настасьи. Спокойное, заострившееся, бледное. На иссиня-белой коже ярко горел чёрно-пламенный Знак.

Видящая моргнула, не веря глазам. Дыхание перехватило. Руки не просто дрогнули — ходуном заходили. Несмотря на летнюю жару, пальцы заломило от холода. Аннушка и закричала бы, да не смогла. Сердце бухало не в груди, а где-то в горле. Дышать и то трудно стало. Со зрением тоже что-то странное произошло. Откуда-то набежавшая мгла скрыла всё, оставив видимым лишь небольшой пятачок — ввалившуюся щёку с пылающим на ней Знаком.

Аннушка начала проваливаться в беспамятство, но в сгустившейся темноте ей показалось, что кто-то взял её ледяные руки в свои тёплые ладони и плавно вернул в реальность. Аннушка проморгалась. Рядом никого не было. Она потёрла руки. От Знаков на правой руке волнами расходился жар, приятный, согревающий, возвращающий к жизни.

Наваждение схлынуло. Тени вернулись на свои законные места в дальние углы зала. Аннушка достала заранее приготовленные бумагу, грифель и стала тщательно копировать Знак, уродующий Настасьину щёку. Затем видящая отвернула покров с тела. Настасья лежала вытянув руки. Под левую приткнули свёрток. Присмотревшись, Аннушка узнала тот самый пояс, на котором сама зажигала знаки. Только теперь он утратил яркость. Стал бурым и заскорузшим. Тело Настасьи было облачено в традиционную широкую распашную рубаху с длинными рукавами, без ворота и завязок. Под тонкой тканью угадывались полосы повязок, плотно пеленающих тело от груди до колен.

Аннушка осторожно отвернула полы рубахи. Знак вышивальщицы, ещё недавно мерцавший на груди голубым светом, окончательно угас. Если раньше он был невидим лишь для обычных людей, то сейчас даже видящей требовалось приложить определённые усилия, чтобы разглядеть голубоватую дымку символов. Аннушка перерисовала и их. Не так давно она уже изображала этот Знак, но тогда она делала это по памяти, и не стала упускать едва ли не последнюю возможность перерисовать его с натуры.

Исчертив второй лист, Аннушка заботливо привела в порядок последнее земное одеяние несчастной вышивальщицы. Постояла, прощаясь, и вышла на воздух. Бабка Марья, дежурившая у порога, тотчас же скользнула внутрь, и через пару мгновений из зала вновь послышались слёзные слова прощальной песни.

— Водицы полить? — участливо спросил отец Авдей.

Аннушка кивнула. Из резного ковша полилась сверкающая чистотой, прозрачная, прохладная струя. Аннушка остервенело тёрла руки и смотрела, как вода стекает с них и с журчанием летит вниз, ныряет в изумрудную густую зелень травы. Уже там встречается с землёй, отскакивает от неё редкими мутными каплями, но основной своей массой остаётся там, под сенью листвы, впитываясь в чёрную жирную рыхлость.

Милованов молча стоял неподалёку и хоть и смотрел с неприкрытой тревогой, но с суетливой ненужной помощью под ноги не лез, за что Аннушка была ему благодарна. Вообще сосед её сегодня удивил. Причём не единожды. Уже одно то, что он открыто назвал слугу другом, не отрёкся от него, а, напротив, верит в его невиновность и старается предпринять всё возможное, чтобы очистить от несправедливых обвинений, настраивало Аннушку пересмотреть своё первоначальное крайне нелестное мнение.

Наконец вода в ковше, который отец Авдей двумя руками держал, иссякла, и Аннушка вытерла руки хрусткой, грубоватой, но безукоризненно чистой холстиной.

— Довольно, дитя. Довольно, милая, — мягко остановил её священник, отбирая тряпицу из растёртых докрасна рук. — Увидела что?

— Ритуал был, — подтвердила Анна.

Голос звучал грубо и хрипло, как никогда. Аннушка, смутившись, прокашлялась и уточнила:

— Старообрядческий. Кровный.

— Охти лишенько! Спаси, Шестиликая! Милосердна будь к детям твоим неразумным, — запричитал посмурневший отец Авдей.

— На бумаге бы зафиксировать, — подал голос Милованов. — С пояснениями.

— Зафиксирую, — успокоила его Анна, вымучивая бледную улыбку.

— Пойдёмте, с удобством вас устрою, с комфортом. За столом писать сподручнее будет, — со вздохом сказал отец Авдей и, подхватив обоих под руки, повёл в небольшую клеть, пристроенную к храму за колокольней.

В пристройке оказался маленький, но вполне уютный кабинетик, с полноценным рабочим столом и стеллажом во всю стену. На полках громоздились разновеликие фолианты.

— Книги храмовые, — пояснил отец Авдей, заметив недоумение во взгляде Михаила. — В этом мире всё учёта требует. И рождения, и бракосочетания, и смерти… Все равны. Стар и млад, богат и беден… Каждому человеку по несколько строк отмеряно. Вот только младенчикам, что мертвыми али слабенькими родились и до представления богам не дожили, отдельных строк не положено. Так, пара слов возле имени