Секс без людей, мясо без животных. Кто проектирует мир будущего - Дженни Климан

Если матка вне тела станет протезом для тех, кто не может забеременеть по биологическим причинам, это даст новые возможности для новых видов близости между людьми, говорят Джуно.

— Когда можешь пойти и посмотреть, как там, в этой искусственной штуке, что-то растет, связь все равно будет нашей. Это мы будем приходить и смотреть. Это мы будем приходить и сидеть рядом. Это мы будем наблюдать. Это мы будем фотографировать, как ребенок растет. Мы будем с ним разговаривать. — Джуно не на шутку увлеклись. — Можно создать на этой основе ощущение связи. Можно создать конкретную комнату — аппарат находится в физическом пространстве, а значит, можно как бы владеть этим физическим пространством. Я не могу владеть маткой или телом другой женщины. А здесь есть непосредственный контакт. Вот что такое близость: непосредственный контакт, отсутствие барьеров. Волшебство, когда можно заглянуть и увидеть ребенка, и знать, что он — твой.

***

Перед уходом я спрашиваю Анну о преимуществах эктогенеза для таких как Джуно, Уэс и Майкл, о чем она никогда не пишет.

— Я вообще не очень поддерживаю право иметь детей, — говорит она напрямую. — По-моему, создавать другого человека — это верх гордыни. — По глазам видно, что она знает, какая это возмутительная мысль, но ее слова искренни. — По-моему, чисто с моральной точки зрения отношения между родителями и детьми чрезвычайно, чрезвычайно проблематичны. Любовь детей к родителям напоминает стокгольмский синдром: они зависимы и вынуждены полюбить своего пленителя. На мой взгляд, в этом есть что-то ужасное.

К этому времени я уже поняла, насколько Анне не хочется иметь детей, но это все равно звучит странно.

— Я не говорю, что это не любовь; я говорю, что, по-моему, любовь не всегда так уж невероятно умилительна, как склонны считать люди, — продолжает она. — Из-за всего этого я и не поддерживаю право иметь ребенка. Я поддерживаю право людей на то, чтобы в их тело не вмешивались. Не считая этого, я бы не сказала, что эктогенез — хорошая идея потому, что он позволит завести детей трансгендерным женщинам. Мои аргументы в пользу эктогенеза на самом деле не касаются права на размножение.

Возможно, уловив, что здесь она меня уже теряет, Анна на миг оставляет мир философской логики.

— «Моральный императив эктогенеза» был чем-то вроде мысленного эксперимента. Я пыталась завести его логику как можно дальше и рассмотреть все обоснования такого морального императива. Если предположить, что идеальный эктогенез возможен, мне правда кажется, что он должен быть частью справедливого общества. Проблема в том, что наши общества несправедливы. И наши общества во многом подчинены мысли, что естественное размножение — это прекрасный, чудесный и самый удивительный момент в жизни женщины. В обществе, где в это верят, открыто или завуалированно, эктогенез принесет больше проблем и, по-моему, станет пагубным для женщин в целом.

— В чем именно?

— Когда мы говорим о спасении младенцев с крайней степенью недоношенности, есть риск, что мы начнем видеть в эктогенезе стремление спасти младенцев из материнской утробы, потому что мать непригодна, чтобы вынашивать плод в своей матке, — говорит она.

Если можно спасти беззащитного ребенка от опасностей преждевременных родов, то почему бы не уберечь его и от опасного поведения легкомысленной матери? Для этого не нужен идеальный эктогенез, как считает Анна, или даже полноценный эктогенез. Хватит и биомешка.

Сейчас пять утра среды, я в городе Моби́л, штат Алабама, и очередь перед Лечебным центром «Ме́тро» уже огибает квартал. Открытия ждут мужчины средних лет в костюмах, женщины в форме официанток, усталые пары держатся за руки. Большинство — лет 20–30, белые, хотя афроамериканцы составляют больше половины населения Мобила. Этим утром — и каждым утром — они приходят сюда ради метадона. Неумолимое майское алабамское солнце еще не поднялось, и они молча таращатся на свои ботинки под оранжевым светом уличных фонарей, ожидая, когда откроются двери.

Барбара Харрис ехала сюда из Северной Каролины девять часов. Ей 65, она нетвердо стоит на ногах, но недостаток ловкости компенсирует харизмой и непоколебимой уверенностью. Она шаркает вдоль очереди, тепло улыбаясь нервозным людям.

— Вы знаете кого-нибудь, кто принимает наркотики и мог забеременеть? — спрашивает она каждого и сует в руки розовые визитки. «ВНИМАНИЕ, НАРКОМАНЫ/АЛКОГОЛИКИ, — написано на них большими красными буквами. — ПРИНИМАЙТЕ ПРОТИВОЗАЧАТОЧНЫЕ МЕРЫ — ПОЛУЧИТЕ 300 ДОЛЛАРОВ НАЛИЧНЫМИ». В правом верхнем углу — цветная фотография невозможно маленького недоношенного младенца пунцово-красного цвета в отделении интенсивной терапии новорожденных, опутанного трубками, прямо как младенцы в промофильме Детской больницы Филадельфии.

Со времен основания НКО Project Prevention («Проект “Предотвращение”») в 1997 году Барбара оплатила бесплодие более 7200 наркозависимых и алкоголиков [145]. Абсолютное большинство, 95% из них, — женщины. Ее миссия состоит в том, чтобы «снизить до нуля деторождаемость под влиянием наркотических веществ», но ее противозачаточные меры — не презервативы и таблетки, а внутриматочные спирали, имплантаты и стерилизация. По юридическим причинам Project Prevention не проводит процедуры самостоятельно: Барбара просит у врачей подтверждение, что пациент лишен возможности родить на долговременной или перманентной основе. Клиенты, выбирающие стерилизацию, получают 300 долларов единовременной выплатой; женщинам, выбирающим не перманентные варианты, платят маленькими траншами, пока они могут подтвердить, что контрацептив на месте. Возможно, поэтому тысячи женщин предпочли сразу перевязать трубы.

Барбара колесит по США и принимает новых зависимых в своем фургоне с логотипом Project Prevention. Он покрыт постановочными цветными снимками спящих младенцев бок о бок с жирными дорожками кокаина на подносах и беременных подростков со шприцами, а над ними красуется слоган: «Младенцы заслуживают быть СВОБОДНЫМИ ОТ НАРКОТИКОВ И АЛКОГОЛЯ». (Модели на фотографиях — дети и внуки Барбары, их у нее десять.) Номерной знак — SENDUS$$ («Шлите нам доллары»). Барбара рассказывает, что каждый год получает пожертвования на сумму до полумиллиона долларов. Большинство ее спонсоров — белые мужчины.

— Думаю, если мы все можем в чем-то согласиться — левые, правые и все, кто посередине, — так это в том, что насилие над детьми — это плохо, — говорит она мне, сидя за столом в своем кондиционированном фургоне. Ее обесцвеченные волосы затянуты в тугой хвост, карие глаза переполнены уверенностью. — Вот почему у нас такая большая финансовая поддержка.

— Рожать, если пьешь и принимаешь наркотики, — это насилие над детьми?

— Да, — кивает она. — Ну, говорят, во время беременности нельзя даже кофеин, так что не представляю, чтобы для ребенка был полезен метамфетамин.