Канцелярская крыса - Константин Сергеевич Соловьев

их сексуальному излучению особое очарование. Тут шипело шампанское, звенели бессмысленные тосты, трещали по зелёному сукну карты. Иногда хлопали вразнобой выстрелы, поспешные и неумелые — это в укромных местах дуэлировали недавние собутыльники, ощутившие смрадное дыхание жизни сквозь липкий дурман опьянения.

Здесь сновали гадалки, неся клетки с дрессированными обезьянками, янтарно-жёлтые глаза которых таили грусть столетних стариков. Здесь толстяки в велюровых костюмах и непременно жёлтых жилетах шёпотом предлагали верные ставки на скачки, маслянисто подмигивая и мягко хватая за рукав. Здесь, сбившись в небольшие стайки подальше от ярких огней, студенты передавали друг другу толстую самокрутку, распространяющую запах водорослей, хрипло смеялись и кашляли. Здесь на бордюрах сидели полуголые пьяные девицы, бранящиеся и плюющие под ноги прохожим. Здесь танцевали под фальшиво грохочущий оркестр уанстеп, кадриль, которую здесь отчего-то называли контрдэнсом[66], и новомодный нью-англез[67], фиглярский и откровенный. Здесь слепо шатались, на кого-то опираясь, люди с обессмыслившимися лицами и белыми непрозрачными глазами. Здесь был Шипси. Старый добрый приятель-Шипси.

Открыв для себя Шипси, Герти опасливо подумал, как бы не приклеиться к этой ловушке для мух самому. Слишком уж соблазнительно было позволить мыслям раствориться в потягиваемом через серебряную трубочку абсенте, позволить музыкальному ритму разметать одолевающие тревоги. Но и здесь сказалась его чуждость Новому Бангору — Шипси не смог растворить его в своих пьянящих водах, здешнее лихорадочное и буйное веселье не завлекло Герти надолго.

Он по-прежнему жил в другом слое города, который накладывался на исходное изображение, но не был его частью. Он оставался лишней линией на непонятном чертеже. Фрагментом мозаики, которому нигде нет места. Тем сильнее было его желание скорее покинуть остров.

— Мистра! Сигару, мистра! Три пенса сигара! Настоящий «Пор Ларанага!», отличный табак!

Герти встрепенулся, мгновенно вырванный из области бесплотных размышлений в мир яви. Оказывается, всё это время он бесцельно прогуливался по Дуайт-стрит, глядя себе под ноги. Почувствовав отсутствие контроля, ноги сами понесли его вперёд.

— Сигару, мистра?

Сперва ему показалось, что он едва не врезался в тумбу для объявлений — несмотря на палящую солнечную жару, стремившуюся выжечь жизнь в любом её проявлении, вокруг него раскинулось пятно упоительной тени. Но это была не тумба. И даже не торговый автоматон из сонма болванчиков, что патрулировали центральные улицы, то и дело сталкиваясь друг с другом.

Это был уличный продавец, один из многих сотен, сновавших по Новому Бангору с переносным лотком, заваленным нехитрым товаром, от грошовых украшений до шёлковых платков. Он был полинезийцем, и в самом этом обстоятельстве не было ничего удивительного, за подобное ремесло редко брались бледнокожие соотечественники Герти, слишком уж много сил требовали многочасовые прогулки по раскалённым улицам. Однако этот полли был огромен, настоящий великан. Он мусолил в пальцах сигару, выжидающе глядя на Герти. В его обличье Герти почудилось что-то знакомое и пугающее одновременно.

Грубые черты исконного и несомненного уроженца полинезийских островов, напоминающие каменного истукана с острова Пасхи, лицо с широкими скулами, переломанный нос боксёра, тяжёлая, как скотоотбойник локомотива, челюсть….

«Вот уж истинный Калибан[68], - подумал Герти, с опаской уставившись на исполина, которому едва мог достать макушкой до ключицы, — Невежество, грубость и какое-то безыскусное благородство в едином лике. Если какой-то силе и суждено сдерживать технический прогресс, то именно такой — примитивной, животной и, вместе с тем, совершенно природной силе…»

Определённо, где-то этот тип уже ему попадался. Может, на рынке? Или в порту? Герти всё никак не мог сообразить. Наконец его осенило.

Вся штука была в том, что одежда полли не соответствовала внешности. Вот если снять с него зияющую прорехами соломенную шляпу и нацепить вместо неё алую с позументом фуражку, а вместо грубой холщовой рубахи натянуть того же цвета мундир…

— Прости, — пробормотал Герти, не замечая предложенной ему сигары, — Тебе, случайно, не доводилось раньше работать швейцаром?

Брови полинезийца сдвинулись, отчего лицо враз сделалось ещё более грозным. Настолько, что Герти чуть не прикусил язык.

— Да, мистра. Полгода служил в швейцарах, было дело. В «Полевом клевере».

Это был тот самый швейцар, что дежурил у гостиничных дверей, обладатель в высшей степени атлетических форм и столь же жуткой внешности, сразу врезавшейся в память. Без своей алой формы он выглядел не в пример менее величественно, но в целом образ серьёзных изменений не претерпел. Этого швейцара Герти всегда старался миновать побыстрее, а встречая его взгляд из-под бровей, тяжёлый и задумчивый взгляд тигра-людоеда, торопился подняться в свой номер. Даже находиться рядом с этим человеком было непросто, каждой своей порой он источал ауру опасности, причём не отстранённой, а совершенно явственной и ощущаемой, как холодок приставленного к горлу лезвия на ночной улице.

«Зачем я его спросил? — мучительно размышлял Герти, пытаясь одновременно сообразить, как бы побыстрее оборвать случайную встречу, — От таких типов лучше держаться подальше. Cвернёт шею за шиллинг и даже молитвы не прочтёт».

Однако, против его опасений, бывший швейцар не спешил впадать в гнев. Напротив, его тёмные губы раздвинулись в жутковатой улыбке.

— Да, мистра, служил я швейцаром… И хорошо служил. Форму имел, и комнатку свою, и жалованье. Только дали мне три дня назад расчёт. На старости лет приходится бегать по городу, как мальчишке без штанов… — густым басом произнёс полли, и почти без перехода сказал, — Я вас помню. Вы же джентльмен из шестнадцатого, верно? Второй этаж?

Герти мысленно поморщился. Подумать только, у этого громилы, оказывается, неплохая память на лица. Впрочем, неудивительно. Сам Герти, в отличие от всех прочих постояльцев, успел хорошо примелькаться в гостинице. В любом случае, отпираться смысла не было.

— Да, я останавливался в «Клевере» недавно. Шестнадцатый номер, — признал Герти и, чтоб увести мысль гиганта от собственной персоны, быстро контратаковал, — Так значит, тебя уволили?

— Так точно, мистра из шестнадцатого. Говорю же, расчёт получил.

— Ай-яй-яй, — сказал Герти, качая головой, — Премного сочувствую.

Бывший швейцар сдвинул соломенную шляпу на затылок. Пальцы у него были такой толщины, что самая большая сигара рядом с ними выглядела каминной спичкой.

— Да что тут сочувствовать… Известно, когда одна утка умирает, другая вылупляется[69]. Закрылся «Полевой клевер», вот и распустили всю обслугу. Ну и меня заодно. «Поури[70], Муан, — сказал мне управляющий, — Вот тебе твоё жалование, и ищи, брат, другую службу…» А где ж мне службу найти? Не мальчишка. Стоять столбом при воротах я научился, наука не хитрая. А чем теперь зарабатывать? Я же не белый джентльмен, науки не знаю, разве что читать худо-бедно умею. Куда мне идти? В официанты? Староват я тарелки таскать, мистра.

Герти подумал, что иметь подобного официанта было бы не очень выгодно для любого ресторана. Под таким взглядом ни у одного посетителя не полезет кусок в горло.

— Как,