Карта хаоса - Феликс Х. Пальма

– В это трудно поверить… – пробормотал миллионер.

– Как я понял, представления тут излишни, – улыбнулся Уэллс. – И тем не менее я хочу соблюсти протокол. Монтгомери, позволь представить тебе Артура Конан Дойла, создателя твоего любимого сыщика Шерлока Холмса. Артур, это Монтгомери Гилмор и его очаровательная невеста Эмма Харлоу.

Со свойственной ему горячностью Конан Дойл поцеловал девушке ручку, сделав при этом вежливый поклон головой, а потом протянул руку Мюррею, который продолжал ошеломленно рассматривать его, ведь человек не каждый день встречает в доме у друга богатейшего писателя Англии, творца одного из самых знаменитых персонажей в истории литературы. В ту пору, когда Мюррей мечтал стать романистом, он буквально заглатывал рассказы про Шерлока Холмса и был им околдован, но никак не меньше его интересовала биография автора. В ней Мюррей хотел отыскать ключи к успеху, хотел понять, как сумел молодой врач, пытавшийся заработать на жизнь в Портсмуте, буквально из ничего сотворить легендарного сыщика.

Именно на этот вопрос Конан Дойлу приходилось отвечать гораздо чаще, чем он того хотел бы, – точнее, всякий раз, когда ему доводилось беседовать с каким-нибудь влюбленным в Холмса читателем или с коллегой, желающим постичь алхимию славы. Знай он когда-то, что, придумывая своего Шерлока Холмса, творит истинное чудо и что подробности процесса придется описывать не раз и не два – в разных ситуациях и разной публике, – он бы постарался обставить начало работы как-нибудь поинтереснее: сплясал бы, скажем, древний танец в своем врачебном кабинете, куда редко заглядывали пациенты, или совершил бы какой-нибудь языческий обряд, или, как минимум, надел бы чистые носки. К несчастью, на самом деле творческий процесс выглядел у него в ту пору куда менее впечатляюще. Точнее сказать, выглядел он так: прежде чем случилось великое чудо, Конан Дойл сидел и барабанил пальцами по столу, в отчаянии раздумывая, как бы пробиться сквозь накрепко запертые для него двери издательств.

Шел 1886 год, и Конан Дойл, которому исполнилось двадцать семь, вот уже три года имел частную врачебную практику в Портсмуте и в своем врачебном кабинете убивал время в ожидании редких пациентов, стряпая рассказы и романы, благо времени для убивания у него было более чем достаточно. Несколько коротких текстов он напечатал в местных журналах, но первый роман – “Торговый дом Гердлстон”, который был задуман с большим замахом и долго вынашивался, так и не привлек внимания издателей. Это был жестокий удар, однако Конан Дойл не отчаивался. Он решил попробовать еще раз. Но, прежде чем снова взяться за перо, задался вопросом, а что, если вместо пухлых романов, которые, как видно, мало кого интересуют, он придумает что-нибудь по-настоящему новое и необычное? Что, к примеру, сам он хотел бы найти в книжных лавках? Что вызвало бы трепет в его душе? Он напряг память и вернулся мыслями в детство, словно решил порасспрашивать мальчишку, каким был тогда, о вкусах взрослого, каким стал теперь.

Конан Дойл вспомнил имя – Огюст Дюпен, великий сыщик, придуманный Аланом Эдгаром По и пленивший его своим логическим мышлением. Для Дюпена не существовало малозначительных деталей, и он избрал верный путь, так как достаточно было бросить взгляд на реальные, а не выдуманные газеты, чтобы убедиться: из улик вырастают версии, и порой самого незначительного следа хватает, чтобы либо отправить обвиняемого на виселицу, либо отпустить на свободу. Эдгар По написал только три рассказа про Дюпена, однако после него герои-сыщики стали робко появляться на страницах романов у таких авторов, как Уилки Коллинз или Чарльз Диккенс. Казалось, мир давным-давно ждал литературного персонажа подобного типа. А если его рождению поспособствует он, Конан Дойл? А если он сделает сыщика самым главным героем романа? Справится ли он с ролью повитухи при столь тяжелых родах? Да, разумеется, справится. Он сделает то же самое, что его обожаемый Эдгар По, но только попроще, чтобы быть понятным самой обычной публике. Осталось лишь придумать детектива, который покорит читателей.

И тогда Конан Дойл вспомнил про Джозефа Белла, хирурга из Эдинбургской клиники, у которого он, еще будучи студентом-медиком, служил ассистентом. Артуру вменялось в обязанность проводить пациентов к знаменитому врачу, и там, в его кабинете, разворачивались сцены, достойные величайших магов. Белл, мужчина с орлиным профилем и пронзительным взглядом, встречал больных, сидя в окружении студентов, и, прежде чем провести обследование традиционными методами, любил угадать профессию и характер посетителя. Для этого он молча и внимательно изучал его внешний вид. Например, однажды Белл с ходу определил, что пациент раньше служил в армии, сравнительно недавно вышел в отставку и даже то, что службу тот проходил на Барбадосе. Потом доктор объяснил пораженным зрителям, каким образом сделал такие выводы: мужчина, войдя в помещение, не снял шляпы, так как еще не освоился с манерами, принятыми в гражданской среде; кроме того, он страдал слоновостью, а эта болезнь распространена на Антильских островах. Но даже подробные объяснения не делали впечатление менее ошеломляющим. И вот Артур решил, что если ему удастся создать образ подкованного в разных науках сыщика, который пользуется методом Белла – иначе говоря, раскрывает преступления благодаря своим дарованиям, а не за счет ошибок и промахов, допущенных преступником, – то он, Конан Дойл, сумеет превратить это отданное на волю случая ремесло в своего рода точную науку.

Все более загораясь новой идеей, Конан Дойл прикинул, что его сыщик мог бы оказывать кое-какую помощь Скотленд-Ярду, но одновременно презирать тамошние методы, как Дюпен презирал парижскую полицию. Конан Дойлу захотелось срочно найти имя для двойника Белла, потому что, только получив имя, персонаж перестает быть неким расплывчатым объектом и начинает обрастать плотью. Конан Дойл взял блокнот и вывел несколько возможных имен: Шеридан Хоуп, Шерринфорд Холмс, Шерлок Холмс… И остановился. Последнее имя, позаимствованное у отца тещи его дяди Генри, директора Национальной галереи Ирландии, звучало гораздо лучше остальных. “Шерлок Холмс”, – со вздохом произнес он. Так впервые прозвучало имя еще не существующего героя, которое совсем скоро будет на устах у всего мира и которое не забудут и после смерти автора…

Конан Дойл поздравил себя с быстрым решением этой задачи, но перед ним сразу встала другая: если его Шерлок начнет похваляться перед читателями своими подвигами, он рискует показаться им фигурой не слишком симпатичной. Иными словами, ему нужен некий летописец, возможно, человек, делящий с ним труды и заботы, но чтобы тот не уставал поражаться, наблюдая дедуктивную работу сыщика. Он-то и будет рассыпаться в похвалах и возведет сыщику алтарь, заражая читателей собственным восхищением. Конан Дойл даст ему самую обычную фамилию – Ватсон. Это будет человек решительный, способный принять участие в делах Холмса, но и достаточно образованный, чтобы потом достойно описать их; возможно, военный врач, по характеру прямодушный, любитель спорта и морских рассказов Уильяма Кларка Рассела, как и сам Конан Дойл. А вот Холмс, в отличие от них, будет читать “Мученичество человека” Уильяма Уинвуда Рида [25], и эта книга оттолкнет его от католической веры. У сыщика ирландские корни, он наделен гибким и пытливым умом, а также цепкой памятью; кроме того, он хороший боксер, еще лучший фехтовальщик и великолепно стреляет из револьвера. При этом он заносчиво держится с сильными мира сего и добр с людьми простыми и обделенными судьбой; имеет пристрастие к кокаину и долгими часами предается размышлениям, закутавшись в ярко-красный халат и куря свою трубку. А еще он любит соединять кончики пальцев под подбородком – совсем как его автор. Конан Дойл задумался о подобном раздвоении собственной личности на двух противоположных друг другу вымышленных персонажей и решил придать одному из них черту, не свойственную ему самому. Скажем, Холмс будет играть на скрипке. Да, нетрудно вообразить, как он сидит в кресле-качалке, рассеянно водит смычком по струнам какого-нибудь Страдивариуса или Амати и раздумывает над очередным загадочным преступлением, словно музыка отражает движение его неугомонных мыслей.