Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю - Роберт Д. Каплан

– Здесь хорошо было только в Hitlerzeit [во времена Гитлера]. Нацистская армия, в отличие от русских и румынских soldaten, хорошо относилась к саксонцам. Когда я служил в армии, румыны обращались с саксонцами как со свиньями. Сами ходили с оружием, а мы выполняли всю черную работу. Ты знаешь, что нацисты даже угощали Kindern [саксонских детей] шоколадками? А теперь кругом сплошные цыгане, – с гримасой продолжал Лоренц. Цыганами он называл и цыган, и румын. – Все эти демонстрации на площади, разговоры о выборах – это все цыганские штучки. До декабря тут был цыганский коммунизм, теперь будет цыганская демократия. Все то же самое. Цыган не изменить. Я саксонец, мне до всего этого нет дела.

Лоренц пил часто, постоянно подливая всем в стаканы сливовицу. Его жена, тоже саксонка, говорила мало. Лоренц достал коробку с семейными фотографиями и протянул мне одну. Это была их свадебная фотография.

– Возьми на память, – сказал он. – В честь нашей дружбы.

Зернистая черно-белая фотография была сделана в 1986 г., но выглядела так, словно ей было минимум полвека.

Лоренц пошел проводить меня до отеля. Лунный свет играл на брусчатке и фасадах домов в готическом и барочном стиле. Темнота скрывала румынскую бедность. Разговаривая с Лоренцем по-немецки, мне легко было на минутку представить, что мы не в Румынии, а где-нибудь в Германии или Австрии.

– Здесь одни цыгане, – продолжал Лоренц. – Но, знаешь, в Германии немцы будут называть меня цыганом, потому что я отсюда. Плевать. Я только хочу найти работу, зарабатывать нормальные деньги, купить автомобиль, стиральную машину, видео…

В последний день моего пребывания в Сибиу мы с Лоренцем пошли получать их с женой паспорта. В паспортном столе люди толпились у небольшого окошка, из которого служащий выкрикивал фамилии. Через несколько минут прозвучала фамилия Лоренца. Он пробился к окну, протянул туда документы и получил в руки два паспорта – свой и жены. Мне вся процедура показалась быстрой и ординарной.

Проталкиваясь обратно, Лоренц просто светился от счастья.

– Ты не представляешь, сколько лет я ждал этого момента! – Несколько минут он тщательно изучал каждую страницу, даже пробовал их на ощупь. – Теперь я понял, что действительно могу уехать.

Затем мы вышли на окраину Сибиу и поймали попутку, чтобы съездить в деревню к родителям Лоренца.

– Официальное название деревни – Русы, – сказал Лоренц. – Но ее настоящее название Ройссен. Она основана в Средние века саксонцами.

Ройссен находится к северу от Сибиу. Малонаезженная проселочная дорога петляла мимо зеленых холмов. Справа на склоне одного из таких холмов показалась барочная церковь, а затем кластер домов с красными черепичными крышами, по виду XVIII–XIX вв. Лоренц попросил водителя остановиться. Предложение позволить мне расплатиться, подкрепленное заверениями, что в карманах полно леев, которые мне девать некуда, осталось без ответа. Лоренц расплатился с водителем сам, и мы двинулись по грунтовой дороге, вдыхая ароматы ромашек и мяты вперемешку с навозом. Родителей Лоренца мы нашли на картофельном поле. Прикрывая глаза от солнца крепкими загорелыми руками, они осмотрели меня и застенчиво произнесли: «Hello». Лоренц заговорил с ними, но я не мог разобрать ни слова. Они говорили на саксонском диалекте, который сформировался в XIV в., через двести лет после того, как в Трансильвании появились первые переселенцы. Произношение немецких слов в нем искажено до такой степени, что с трудом распознается даже самым тренированным слухом. Лоренц вытащил из кармана паспорта и торжествующе помахал ими в воздухе. Все заулыбались. Мать с отцом взяли паспорта в руки и так же внимательно стали их ощупывать, разглядывая каждую страницу.

Я огляделся. Вокруг была сплошная идиллия. Родители Лоренца выращивали картофель, кукурузу, чеснок, лук, сельдерей и прочие овощи и фрукты. На большом дворе под яблонями они держали несколько овец, свиней, кур с петухом и кроликов. В подвале, как я выяснил позже, хранились бочки с бродящим вином и сливовицей.

– Почти все, что мы пьем и едим, мы делаем сами. В магазинах ничего нет, – пояснила мать Лоренца.

У нее были темные волосы с проседью и красноватое, обветренное лицо. Руки похожи на мужские. Выглядела она лет на шестьдесят – но как знать? Лоренцу было двадцать шесть, а выглядел он на сорок. Отцу Лоренца, как мне сказали, пятьдесят восемь, но выглядел он на все семьдесят пять.

– Отец много пьет, поэтому выглядит намного старше, – сказал Лоренц.

– Больше тебя? – изумился я.

– Намного больше. Я столько не пью. Это вы не привыкли так пить.

При этих словах родители расхохотались. Но пили они действительно много. Полдня я пытался за ними угнаться, опрокидывая рюмку за рюмкой сливовицы и запивая красным вином. Впрочем, они не пьянели и позже пошли в поле работать.

Дом состоял из двух комнат. На стенах плакаты с простыми христианскими изречениями на немецком. Туалет на улице, у амбара.

– Мы всю жизнь прожили в Румынии. Уезжать нам нет смысла, – говорила мать Лоренца. – Но у Лоренца в Румынии нет будущего. В этой стране вообще нет будущего.

– Но ваша деревня выглядит совсем неплохо, – заметил я.

– Да, – кивнул Лоренц. – У нас есть родственники в Германии. Они передавали родителям марки, чтобы давать взятки коммунистам. За это те никогда не покушались на наш урожай. С цыганами без взяток никак.

Родители согласно кивали. Мать Лоренца сказала, что на ближайших выборах будет голосовать за Илиеску.

– Но он же коммунист, – удивился я. – Фронт национального спасения – та же Румынская компартия, только без Чаушеску.

– Да, – согласилась она. – Но от Илиеску мы знаем, чего ждать. А от других нет. В этой стране нельзя никому верить. Румыны не любят саксонцев. Мы работаем. Они нет. Когда в 1945 году пришли русские, мы бежали в леса и прятались несколько недель. Румыны помогали русским искать нас. Мою сестру поймали и услали в Россию работать. Там она и умерла.

Мать Лоренца открыла банку присланных из Германии мясных консервов, чтобы закусывать сливовицу и вино. От такого количества выпитого посреди жаркого дня я уже был готов заснуть прямо в кресле. Но Лоренц с матерью захотели показать мне местную церковь.

Церковь была построена в XVIII в. Мы с Лоренцем поднялись на колокольню. Деревянные детали сильно обветшали и крайне нуждались в покраске. Коммунисты запрещали ремонтировать церковь, а теперь в деревне осталось лишь несколько саксонцев. Лоренц сказал, что когда-то на колокольне были часы, но их украли турки после сражения с Габсбургами. В самой церкви было просторно и чисто, как в любой церкви в Германии, за исключением прогнивших балок. Ветер посвистывал через отверстия в потолке, странным образом напоминая о звуках органа. Я задумался о том, как течет время. Когда-то в деревянных органных трубах звучали хоралы Баха. У алтаря я обратил внимание на мемориальную пластинку. На ней были высечены имена примерно двух десятков жителей деревни, которые погибли в Первую мировую войну, сражаясь в рядах австро-венгерской армии.