Бумерит - Кен Уилбер

– Итак, всё просто: археология Фуко была попыткой найти в истории культурно обусловленные и относительные системы «истины» и «дискурса», которые Фуко называет эпистемами, вкладывая в это слово примерно такой же смысл, какой мы вкладываем в слова «мем» или «мировоззрение». В генеалогический период Фуко наблюдал за историческим развёртыванием этих мировоззрений не только с точки зрения вербальных структур или дискурсивных практик, но и с точки зрения «недискурсивных практик», поддерживающих то или иное знание. Именно тогда он обнаружил, что многие истины не только мимолётны, но и социально конструируются в интересах власти и её доминирования. Например, семь смертных грехов, очевидно, являются формой власти церкви, необходимой для управления верящими в мифы людьми. А если кому-то было сложно самостоятельно поверить в мифы, такой человек всегда мог обратиться за помощью к Инквизиции.

– Что это у тебя там? – спрашиваю я голую Хлою, развалившуюся на диване с книгой в руках.

– «Философия в будуаре» Донасьена Альфонса Франсуа де Сада, а что?

– Раньше ты читала «Надзирать и наказывать», теперь читаешь маркиза де Сада. Что тут вообще творится?

– Даже Бодлер говорил: «необходимо снова и снова обращаться к де Саду».

– Бодлер такое говорил?

– Да, точнёхонько. А Суинбёрн даже сказал: «Придёт день, когда в стенах каждого города будет установлена статуя де Сада, и у подножия каждой статуи ему станут приносить жертвы».

– Ого. Интересно, почему?

– Потому что, как сказал великий Апполинер, Маркиз де Сад – это «самый свободный дух, когда-либо живший на земле».

– Самый свободный дух, когда-либо живший на земле? Ух ты!

– Ох, как многого ты ещё не знаешь, – говорит она, переворачивая своё тело в лучах солнца.

Пауэлл с её чёрной кожей и чёрными блестящими волосами подошла к краю сцены, оглядела зал и нежно улыбнулась.

– Фуко пришёл к выводу, – продолжила она, – что вера в прогресс, универсальную истину и развитие знания является как минимум плохо обоснованной. Существует только «множественность дискурсов» и плюрализм эпистем, ни одна из которых не лучше и не хуже остальных. Иными словами, Фуко стал автором одного из первых по-настоящему проработанных зелёных толкований истории истины, знания и власти. В своём, вероятно, самом известном высказывании, принадлежащем к раннему периоду, Фуко говорит о том, что нам выпала возможность наблюдать «смерть человека» и рождение новой эры. Фуко имеет в виду смерть всеобщего научного редукционизма и возникновение более уважительного, недоминантного отношения ко всем людям, то есть смерть оранжевого мема и рождение зелёного.

– Я уверена, что в словах Фуко есть большая доля истины. Я уже говорила, что писала диссертацию о концепции власти по Фуко, а многие мои коллеги из ИЦ используют его выводы в своих работах. Например, если судить по сноскам в книге «Пол, экология, духовность», автор этой книги прочёл буквально всё, что Фуко успел написать. Но проблема с плюрализмом Фуко состоит в том, что доведённый до крайности, этот подход начинает отрицать сам себя – Фуко впервые обратил внимание на этот недостаток, когда начал писать книгу «Археология знания».

– В этой работе Фуко попытался описать основные структуры (или правила) знания, которые поддерживают существование различных социально конструируемых и исторически обусловленных эпистем (или мировоззрений). В сущности, он старался объяснить, почему любое знание зависит от культуры и контекста. Но он быстро понял: его точка зрения сама претендует на то, чтобы быть универсальной истиной для всех культур. Другими словами, он приписал своим взглядам универсальную истинность, одновременно заявляя, что любое знание относительно. Осознав всю противоречивость своего подхода, Фуко отказался от примитивных плюралистических и релятивистских взглядов, назвав их «слишком высокомерными», что, в сущности, было правдой, поскольку они были заражены бумеритом и гигантскими претензиями. Что это значит? А то, что Фуко самодовольно утверждал, будто обладает универсальным знанием, которое недоступно остальным людям: наверное, я действительно великий, раз знаю то, чего не знаете вы. Так что, к большому удивлению своих зелёных поклонников, Фуко отрёкся от большей части своих ранних работ и, публично объявив себя продолжателем дела Канта, занялся поиском подлинных постконвенциональных универсалий, с точки зрения которых человек – это цель, а не средство, и которые могут объединять, не дискриминируя. Иными словами, он занялся поиском мироцентрических конструкций второго порядка.

– Ким, ты всё это понимаешь? – прошептал я.

– Конечно.

Это было похоже на правду. Я уже собирался пожаловаться ей, что мне многое не понятно, но вовремя опомнился, представив, как она будет поливать меня всеми этими «сладкими попками», «плаксами», «слабачками» и «глупышками» и решил дальше слушать Лизу Пауэлл.

– Становилось всё яснее, что цель Фуко – выйти за рамки всего, что формальная рациональность, универсальный формализм и «науки о человеке» считали неизменным. Благодаря своему живому, неугасающему интересу к «пограничным переживаниям» – от сумасшествия до мистического опыта, Фуко пришёл к выводу, что «истина» любой эпохи – это в лучшем случае небольшой кусок всего пирога, а в худшем – жестокая форма социального угнетения. Но, призывая нас выйти за рамки условностей, Фуко не потрудился объяснить, каким путём нам идти: доконвенциональным или постконвенциональным? Путём трансгрессии или регрессии?

– «Надзирать и наказывать»? Хлоя, не могу поверить, что ты это читаешь. Хочешь со мной поиграть, да? – спросил я в самом начале наших отношений, заставив её покраснеть.

– Да нет, это Фуко. Ты ведь знаешь Фуко?

– Его включили в обязательную программу по архитектуре?

– Да нет, я просто хочу расширить свой кругозор. Он пишет довольно интересные вещи.

Я открыл книгу на первой странице и прочитал строки, которые, наверно, никогда не сможет забыть ни один прочитавший их человек, включая меня.

Второго марта 1757 г. Дамьена приговорили к «публичному покаянию перед центральными вратами Парижского Собора»; его «надлежало привезти туда в телеге, в одной рубашке, с горящей свечой весом в два фунта в руках», затем «в той же телеге доставить на Гревскую площадь и после раздирания раскалёнными щипцами сосцов, рук, бёдер и икр возвести на сооружённую там плаху, причём в правой руке он должен держать нож, коим намеревался совершить цареубийство; руку сию следует обжечь горящей серой, а в места, разодранные щипцами, плеснуть варево из жидкого свинца, кипящего масла, смолы, расплавленного воска и расплавленной же серы, затем разодрать и расчленить его тело четырьмя лошадьми, туловище и оторванные конечности предать огню, сжечь дотла, а пепел развеять по ветру».[73]