Бумерит - Кен Уилбер

Я закрыл книгу и отвернулся, едва сдерживая рвотные позывы.

– Если хочешь, можешь сделать со мной то же самое, – сказала Хлоя.

– Господи, да что с тобой такое?

– Да ладно тебе, не злись.

Это было до того, как я начал понимать смысл пыток, которыми она истязала свою плоть, смысл шрамов на её теле и порезов на её душе, представлявших собой миниатюрную копию страданий бедного Дамьена, заставлявших его кричать: «Господи Иисусе, помилуй, помоги мне, Господи!»[74] Мне понадобились месяцы, чтобы услышать крики Хлои, и понять, у какого Бога она просила прощения.

Позже я дочитал «Надзирать и наказывать» (разве кто-то может бросить такую книгу?) и, кажется, понял её смысл. Эта книга с подзаголовком «Рождение тюрьмы» была ровно о том, о чём говорила Пауэлл: о современных формах власти и принуждения и средствах, которые использует общество, чтобы добиться покорности своих членов во имя правды, добродетели, короля, страны, психиатрии или любой другой «истины», которая сейчас в моде. Все мы Дамьены, говорит нам Фуко.

Но за любыми рассуждениями Фуко всегда сквозило что-то ещё. Его завораживали эти болезненно интенсивные эротические переживания, эти блаженные муки, позволявшие пережить мистическое состояние освобождения, деструкции, распада и экзальтации, дионисийский экстаз, выходивший за рамки всего и вся. В последние годы своей жизни Фуко часто посещал бары для садомазахистов в Сан-Франциско, где заразился СПИДом. Он умер в 1984 году в возрасте 58 лет. «В трансгрессии нет ничего отрицательного», – говорил он. Эротическая жестокость и ниспровергающие условности импульсивные порывы даже могут позволить человеку «впервые увидеть себя» и ощутить «трансформирующую силу» «простой и понятной трансценденции. Трансгрессия утверждает ограниченность человека и безграничность того пространства, в которое он погружается», предоставляя нам, современным людям «исключительный способ прикоснуться к сакральному в его неопосредованном состоянии».

А Пауэлл говорит: да, это всё по-своему справедливо. Но что вы найдёте, когда разрушите, деконструируете и перейдёте все конвенциональные границы? Постконвенциональное освобождение или доконвенциональное рабство? Надрациональную разрядку или дорациональное желание? Мироцентрическую свободу или эгоцентрическую привязанность к себе и своим мимолётным ощущениям? И правда ли, что Нация Вудстока в результате своих экспериментов нашла и то, и другое, но не увидела разницы? Фуко, прославленный герой трансгрессии, стремившийся разрушить все конвенциональные границы и прикоснуться к безграничному, который люто и бешено боролся с любыми структурами власти, мешавшими свободе, стал великим воином постконвенциональной трансгрессии и доконвенциональной регрессии.

– Знаешь, тут я согласен с Пауэлл, – прошептал я на ухо Каролине. Я был горд, что у компьютерного гика, вроде меня, нашлось, что сказать на эту тему.

– Вот… дерьмо. Не знаю. Надо подумать, – ответила Каролина. Пауэлл нанесла серьёзный удар по её вере в Фуко – его позиция, всегда казавшаяся такой несокрушимой, была деконструирована его же методами. Каролина погрузилась в молчание и стала незаметной.

– «В центре вселенной де Сада всегда находилась острая потребность в суверенитете и трансгрессии», – пишет Морис Бланшо (Maurice Blanchot). «Распутник – это воплощение суверенитета и уникальности, он совершенно свободен и поэтому может делать всё, что ему заблагорассудится. Его абсолютная свобода – это полное отрицание Другого. Распутник полностью и абсолютно свободен – свободен от других людей, свободен от ограничений. Он выходит за все рамки и обретает окончательное освобождение».

Голое тело Хлои меняет позу, она кладёт книгу и многообещающе улыбается мне своей пленительной улыбкой.

– Вот это да, Хлоя, очень интересно.

Силуэт Пауэлл медленно и грациозно переместился на середину сцены.

– Фуко, безусловно, был прав, когда утверждал, что некоторые формы «истины» на самом деле являются формами власти и угнетения – вспомните о семи смертных грехах и всех тех ужасах, которые творили с людьми во имя «истины».

– Но справедливо и другое: на основании его ранних взглядов, по большей части благодаря американским бумерам, сформировалось странное представление о том, что все истины условны, произвольны, социально сконструированы и являются формами власти. В этом радикальном прочтении работ Фуко мы можем наблюдать бумерит в его самой уродливой форме. Таким образом, важная, но лишь отчасти верная «истина», возведённая в абсолют, начала свой разрушительный поход к власти. И никого особо не волновало, что сам Фуко не был согласен с таким радикализмом, а если когда-то и был, то давно отказался от прежних взглядов. По вполне очевидным причинам, бумерит всё решил и без него.

– Чтобы спокойно править миром, нарциссическому эго необходимо уничтожить всё, что мешает его всемогуществу: научные истины, моральные принципы и всё остальное, что может представлять угрозу позиции «Не указывайте мне, что делать!» Поэтому все истины без разбора были объявлены социальными конструктами. Но если я могу доказать, что любые требования, которые ко мне предъявляются, это всего лишь произвольные социальные конструкты, тогда никто ни в праве ничего от меня требовать, и точка. Я свободен оставаться маленьким уникальным, никому ничем не обязанным суверенным астероидом, потому что «Никто не вправе указывать, что мне делать!»

– «Я занял своё место», – Хлоя продолжила читать вслух «Философию в будуаре»[75]. – «Едва я успел сесть, как в комнату к своей дочери вошёл Роден. Теперь это был неудержимый Роден, не ведающий никаких ограничений. Он мог удовлетворить любой свой каприз, открыто и самозабвенно предаваясь неистовству разврата. Он безжалостно сёк двух полностью обнажённых крестьянок, и пока его плеть обвивалась вокруг одной из них, другая отвечала ему таким же жестоким ударом. Во время отдыха его осыпали самыми разнузданными и отвратительными ласками. Бедняжка Розали сидела на кресле, словно на алтаре, лицом к спинке, слегка согнувшись, полностью в его власти. И вот настал её черед. Роден привязывает её к столбу, и пока его секут члены его семьи и прислуга, он, вне себя от наслаждения, покрывает ударами плети тело своей дочери от рёбер до коленей. Его возбуждение доходит до высшей точки: он выкрикивает богохульные ругательства и продолжает махать плетью. Его клыки впиваются во всё без разбора, но, укусив, он тут же припадает к укушенному месту губами. Роден снова и снова входит в узкую пещеру наслаждения. Одна из девушек бьёт его из всех оставшихся сил. Роден на седьмом небе: он проникает внутрь, плюётся, рвёт пальцами кожу. Он выражает свою страсть в тысяче поцелуев, которыми покрывает всё, что находит перед собой. Взрыв бомбы, и распутник, почти без чувств, причащается сладчайшему из удовольствий в логове инцеста и порока».