Еще одна станция - Кейси Маккуистон

Джейн смеется и проводит языком по шее Огаст.

– Но твой пот приятный на вкус.

– Знаешь, если ты собираешься быть метафизической аномалией, то ты должна контролировать свои магические способности. – Она открывает глаза, когда Джейн поворачивает ее и прижимает к себе. – Ты должна уметь останавливать поезд, когда хочешь. Или создавать всякие вещи. Например, диван. Это было бы здорово.

– Хочешь сказать, сиденья метро для тебя недостаточно хороши? – дразнит Джейн. – Это мой дом.

– Ты права, прости. Я в восторге от того, что ты сделала с этим местом. И ох уж этот вид. – Она смотрит на опухшие от поцелуев губы Джейн. За окном ничего, кроме коричневых стен туннеля. – С ним ничто не сравнится.

– Хм-м, – говорит Джейн. – Хорошая попытка.

Она вваливается домой сорок пять потных, бредовых минут спустя, с еще звенящим в ушах смехом Джейн, разбрасывает свою одежду по спальне и яростно добавляет в список: «отказ от оргазма».

(В итоге Джейн все восполняет.)

Наверно, – думает Огаст, – предсказуемо, что такой человек, как она, так отнесся к вступлению в ряды занимающихся сексом – подробные списки, стенографирование, случайные бесполезные диаграммы. Но это не ее обычная навязчивая потребность все организовывать. Это то, как Джейн целует ее, будто пытается узнать все про нее, открытие того, что может делать ее собственное тело, то, как Джейн готова работать ради этого в течение пяти минут между станциями. Огаст хочет отплатить ей тем же, и способ сделать это по-огастовски – составить план.

Поэтому она копит чаевые, чтобы купить Джейн новый телефон, такой, который может отправлять и получать зернистые фото, и набирается смелости, чтобы сделать одно через зеркало спальни. Она таращится на него в своем телефоне, на волосы, спадающие на плечи, на накрашенные красной помадой губы, на кружево, исчезающий засос на шее, подставленный под свет от окна, и ей почти не верится, что это она. Она не знала, что может быть такой, пока июнь не открыл это в ней. Ей это нравится. Ей очень это нравится.

Она нажимает «отправить», и Джейн отвечает потоком ругательств, Огаст улыбается, уткнувшись в подушку, и пишет: «красная помада».

Между делом она взламывает замок в кабинете в «Билли» и узнает, что им не пользовались с 2008-го. Он не больше, чем древний шкаф с желтеющими квитанциями и пустой стол, первоклассный предмет для вторичного аванпоста по работе над делом. Поэтому именно в это она его и превращает, в задней части ресторана, где никто не замечает, что она тратит свои перерывы на научную фантастику. Она прикрепляет копии своих карт на стены и пролистывает документы, пока не находит резюме Джейн от 1976-го. Она тратит на него много времени, проводя пальцами по буквам, но тоже его прикрепляет.

Она использует настоящее имя Джейн, чтобы наконец-то найти ее свидетельство о рождении – 28 мая 1953 года – и, раз Джейн знает, что ей двадцать четыре, они сужают временные рамки события, из-за которого она застряла, до промежутка между летом 1977-го и летом 1978-го.

Она делает две копии хронологии и вешает одну в своей комнате, а другую – в кабинете. Лето 1971-го: Джейн уезжает из Сан-Франциско. Январь 1972-го: Джейн переезжает в Новый Орлеан. 1974-й: Джейн уезжает из Нового Орлеана. Февраль 1975-го: Джейн переезжает в Нью-Йорк. Лето 1976-го: Джейн начинает работать в «Билли». Все, что после этого: вопросительный знак, вопросительный знак, вопросительный знак.

Она покупает в магазине Майлы серебристый магнитофон из 80-х в стиле «Скажи что-нибудь». Она прячет его в кабинете и находит их станцию. Когда она слишком занята для «Кью», Джейн шлет ей песни.

Огаст начинает слать песни в ответ. Это игра, в которую они играют, и Огаст притворяется, что не ищет в интернете слова каждой песни и не мучается над их значением. Огаст запрашивает «Я хочу быть твоим парнем»[30], и Джейн отвечает «Своим ребенком»[31]. Огаст заказывает «Я в огне»[32], а Джейн отвечает «Глорией»[33], и Огаст стучится головой о кирпичную стену кабинета, стараясь не провалиться сквозь пол.

– Что конкретно, – спрашивает Уэс, сидя на столешнице с тарелкой французского тоста и смотря, как Огаст рисует мультяшный поезд метро на полях секс-блокнота, – ты делаешь?

– Работаю, – говорит Огаст. Она автоматически пригибается, когда Люси проносит над ее головой поднос.

– Я имел в виду, с Джейн, – говорит он.

– Просто развлекаюсь, – говорит Огаст.

– Ты никогда в жизни просто не развлекалась, – замечает Уэс.

Огаст кладет карандаш.

– Что ты делаешь с Исайей?

Уэс вместо ответа сует в рот огромный кусок еды.

Что-то продолжает беспокоить ее в имени Джейн. В ее первом, Бию. Бию Су. Су Бию.

Она снова и снова повторяла его в своей голове, пробивала его по каждой базе данных, таращилась на трещины в своем потолке, пытаясь найти его в архивах своего мозга. Где, черт возьми, она его слышала раньше?

Она пролистывает записи, возвращаясь к хронологии, которую она вырисовала.

Почему «Бию Су» кажется таким знакомым?

Если бы это не было так безумно и если бы она не думала, что ее мама затянет ее обратно в темную дыру расследования исчезновения дяди Оги, то она попросила бы ее помочь. Сюзетт Лэндри, может, и не нашла то, что искала, но она хороша. Она раскрыла два чужих дела-«висяка» в ходе своей работы. Она играет грязно, знает свое дело и никогда ничего не бросает. Это лучшее и худшее в ней.

Поэтому, когда она отвечает на ночной звонок мамы – после того как сбрасывала ее пару проведенных как в тумане недель, – она не планирует заговаривать о Джейн. Совсем.

Но ее мама знает.

– Почему у меня ощущение, что ты мне о чем-то не рассказываешь? – Огаст слышит на фоне шредер. Видимо, она достала какие-то документы, которых у нее не должно быть. – Или про кого-то?

– Я…

– О, это кто-то.

– Я буквально сказала один слог.

– Я знаю своего ребенка. У тебя такой тон, как когда Дилан Чаудхари случайно положил записку с приглашением пойти на танцы тебе в шкафчик в одиннадцатом классе, а потом попросил ее обратно, чтобы вручить девушке в двух шкафчиках от тебя.

– О боже, мам…

– Так кто он?

– Это…