Еще одна станция - Кейси Маккуистон

– Говорит Огаст, находящаяся в шестимесячной лесбийской панике.

– В какой момент это превратилось в нападку на меня? Это Уэс под столом!

– Ой, – беззаботно говорит Нико, – он паникует, потому что они переспали после пасхальной вечеринки.

Из-под стола высовывается макушка Уэса вместе с обвиняюще поднятым пальцем.

– Никто не спрашивал гребаного медиума с Лонг-Айленда.

Нико улыбается.

– Удачная догадка. Мой третий глаз сегодня закрыт, детка. Но спасибо за подтверждение.

Уэс глазеет на него.

– Я тебя ненавижу.

– Квартира 6F! – говорит шелковый голос, и появляется Исайя, который на треть метра уже Энни, созданный для богов, со сногсшибательными скулами и темными сверкающими глазами. – Че ты делаешь. Уэс?

Уэс моргает целых три секунды, прежде чем громко заявить:

– А, вот он! – Он машет телефоном перед своим лицом. – Телефон уронил.

Майла фыркает, пока Уэс вылезает из-под стола, но Исайя улыбается. Огаст не знает, как он это делает.

– Что ж, рад, что вы пришли. Будет круто! – говорит Исайя и зловеще добавляет: – Надеюсь, вы принесли пончо.

Он уходит, взмахивая халатом, демонстрируя красивый вид на длинные ноги в кожаных легинсах и задницу, накачанную танцами на каблуках и приседаниями. Уэс издает звук глубочайшего страдания.

– Ненавижу смотреть, как он приходит, ненавижу смотреть, как он уходит, – бормочет он. – Это ужасно.

Огаст откидывается назад, боковым зрением наблюдая за Уэсом, пока тот посвящает себя рассматриванию этикетки на своем пиве и излучению ауры жалкого страдания.

– Уэс, – говорит Огаст. – Ты когда-нибудь слышал о волосатой лягушке?

Уэс с подозрением на нее косится.

– Это что, типа… секс такой?

– Это вид лягушки, – говорит она ему. Он пожимает плечами. Она отжимает дольку лайма в напитке и продолжает: – Также известна как лягушка-росомаха или лягушка-ужастик. Это такие странно выглядящие субтропические земноводные, которые очень себя защищают. Когда они чувствуют, что на них нападают или им угрожают, то ломают кости в собственных конечностях и выдавливают осколки через кожу, чтобы пользоваться ими как когтями.

– Жестко, – безэмоционально говорит Уэс. – Зачем ты мне это рассказываешь?

Огаст взмахивает руками, будто говоря «ну же, это же очевидно». Он поджимает губы и продолжает теребить этикетку пива. Он выглядит слегка зеленым под освещением бара. Огаст могла бы его придушить.

– Ты лягушка-ужастик.

– Я… – мычит Уэс. – Ты не знаешь, о чем говоришь.

– О том, что человек резок и эмоционально зажат, потому что боится своих желаний? Да, я не представляю, каково это.

Ночь продолжается, со смазанными поцелуями в щеку, с туалетом в граффити, нарисованным маркером и помадой, которое гласит «ГЕНДЕР – ЭТО ВЫДУМКА» и «ДЖЕЙ ДИ МОНТЕРО БЕСИТ», с людьми и их волосатыми ногами, выглядывающими из-под плиссированных юбок, с испачканным помадой косяком, ходящим по кругу. Огаст вплывает в толпу и позволяет ей себя нести: в этом направлении сцена, кто-то носится вокруг нее, устанавливая сухой лед и конфетти-пушки, а в этом направлении Люси с редкой для нее улыбкой, а в том направлении бар, липкий от пролитых шотов, и…

Стоп.

Она моргает сквозь мигающий свет. Это Люси с распущенными волосами и размазанной подводкой с блестками, от которой ее глаза выглядят безумно голубыми. Огаст даже не понимает, насколько она близко, пока акриловые ногти не впиваются в ее плечи.

– Люси! – кричит Огаст.

– Ты потерялась? – кричит она в ответ. – Ты одна?

– Что? – Лицо Люси то и дело выскальзывает из фокуса, но Огаст думает, что она выглядит мило. Красиво. Она одета в блестящее синее платье с меховым болеро и сверкающие ботинки. Огаст так счастлива, что она здесь. – Нет, мои друзья здесь. Где-то. У меня есть друзья, и они здесь. Но, боже мой, ты выглядишь потрясающе! Так круто, что ты пришла на выступление Исайи!

– Я пришла на выступление своего парня, – говорит она. Она отпустила Огаст, чтобы вернуться к пластиковому стакану в своей руке. Даже с полуметра Огаст чует запах неразбавленной водки.

– Вот черт, Уинфилд сегодня выступает?

– Да, – говорит она. Кто-то проходит мимо слишком близко, угрожая пролить ее напиток, и она, не медля ни секунды, резко выбрасывает локоть.

– Когда?

Начинается песня «Большая развратница»[36], и радостные возгласы такие громкие, что Люси приходится наклониться, когда она кричит:

– Он предпоследний! Шоу скоро начнется!

– Ага, мне надо идти! Еще увидимся! Веселись! Ты очень красиво выглядишь!

Она сдерживает улыбку.

– Я знаю!

Друзья Огаст протиснулись прямо к сцене, и волна тел несет ее к ним, пока лампы гаснут, а крики становятся громче.

Кулисы выглядят древними и немного поеденными молью, но сверкают, когда первая квин раздвигает их и выходит на свет. Она крошечная, но возвышается на двадцатисантиметровой платформе, облаченная в обтягивающую зеленую кожу и щеголяющая пастельно-зеленым париком, украшенным плющом.

– Привет-привет, добрый вечер, «Делайла»! – кричит она в микрофон, маша ревущим зрителям. – Меня зовут Мэри Попперс, и я здесь сегодня представляю День древонасаждения, аплодисменты деревьям! – Толпа ревет громче. – Да, вот так, спасибо, наша планета умирает! Но мы живем сегодня, дорогие, потому что это Июльское рождество, и эти квин готовы наполнить ваши носки, зажечь ваши меноры, спрятать ваши яйца, предложить вам сладость или гадость и сделать ту неведомую хрень, которую делают люди на День труда. Вы готовы, Бруклин!

Все быстро начинается и продолжается: «Вечеринка в США»[37], квин по имени Мария-Антуанетта с выступлением на тему Дня Бастилии под «Леди Мармелад»[38], которое заканчивается бросанием французских макарун в толпу. Другая квин выходит в образе новогодней малышки в трусах, поясе, украшенном стразами, и взрывает зал номером под «Всегда будешь моим малышом»[39] и вовремя зажигаемыми бенгальскими огнями.

Предпоследняя в очереди – квин, которую представляют как Бомба Бумбоклэт, и она выходит в сапогах до бедер, с саксофоном на шее и в отделанном мехом красном платье с такой же накидкой. Ее борода сверкает серебряными блестками.