Все цветы Парижа - Сара Джио

– Боюсь, что это не составляет разницы. Просто в таких старых бассейнах всасывающая сила бывает очень опасной.

Тут я вижу Виктора. Он тоже рыдает, как и я. Он подбегает ко мне, и мы вместе падаем на пол, обнимая друг друга в нашем горе.

Онемев, мы ждем, когда наша дочка сядет, закашляется и начнет дышать. Но она не оживает. У нее синее личико. Старший парамедик наконец прекращает свои манипуляции и печально глядит на нас.

– Мне очень жаль, – сообщает он. – Нам не удалось ее спасти.

– Нет! – кричу я, подбегаю к Алме и прижимаюсь щекой к ее щечке. – Сделайте что-нибудь! Сделайте… – У меня начинается истерика.

– Мэм, – говорит полицейский. – Больше ничего нельзя сделать. Пожалуйста, отпустите ее.

– Нет! – кричу я. – Нет! – Виктор подхватывает меня и ставит на ноги, а парамедики кладут безжизненное тело Алмы на носилки. – Вик, не позволяй им уносить ее! – Я колочу его в грудь, а он прижимает меня к себе. Как такое могло случиться? Ты обещал смотреть за ней, – говорю я сквозь рыдания.

Виктор тоже плачет, у него такой же шок, как у меня. Он качает головой, словно пытаясь понять весь ужас случившегося.

– Я… я только на мгновение заглянул в книжку, и она… исчезла. Я нырнул. Она была под водой, в глубоком конце. Я никогда не видел ничего подобного. Ее волосы затянуло в фильтр. – Он падает на колени. – Я вытащил ее. Позвонил 911. Но…

– Ты спохватился слишком поздно, – упрекаю я, обливаясь слезами, и кричу: – Я никогда не прощу тебя! Никогда! До конца жизни!

Если он и говорит что-то, я не слушаю его. Он все равно не может ничего сказать. Парамедики накрывают тканью мою любимую дочку и увозят прочь. Навсегда.

На следующее утро я проснулась и увидела над собой лицо дочки. У меня болела спина, и я застонала, перевернувшись на другой бок на твердом полу. У меня в животе зашевелился ребенок.

– Привет, мамочка, – весело сказала Кози. – Я поправилась.

Я положила ладонь на ее лоб. Прохладный. Слава богу. Вероятно, жар прошел ночью. Держать ее со мной было опасно, да, но я была не в силах отправить ее вниз, раз у нее такая высокая температура. Но мы выжили, и Кози снова бодрая. Это самое главное. Мы вылезли из-под кровати, и я быстро принесла ей воды и дала вчерашний круассан. Она с жадностью принялась за него. А я смотрела на булочку с изюмом, куски которой остались на столе, и думала о записке. Неужели у меня хватит глупости поверить, что Ник в самом деле мог придумать план нашего спасения? Вдруг Люк не вернулся? Вдруг Ник не найдет Эстер? Я ругала себя за то, что не написала в записке ее адрес. Он никогда не был в нашем доме, хотя мы с папой много раз собирались пригласить его на обед. Как он узнает, как ее найти? В Париже и даже по соседству с нами сотни, тысячи женщин с таким именем. Но если Ник и найдет ее, как сможет сиделка Эстер нас спасти? Я вздохнула.

Кози доела выпечку и повернулась ко мне.

– Я готова лететь, мамочка.

– Я знаю, доченька, – улыбнулась я. – Но пока еще рано.

– Люк придет за нами, – уверенно заявила она.

– Да, – согласилась я с ней, а в душе позавидовала ее уверенности. – Да, он придет.

За обедом, поймав на себе взгляд мадам Гюэ, я благодарно улыбнулась.

– Спасибо вам. То, что вы сделали этой ночью… потрясающе…

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – оборвала она меня и нахмурилась.

– Извините, – пролепетала я. Нельзя было упоминать о проявленной доброте.

Жестокая война продолжалась. Отсутствие Рейнхарда внесло некоторый покой в нашу жизнь, но не убедило мадам Гюэ помочь нам бежать. Она по-прежнему держала дверь запертой, а со мной обращалась более или менее как с пленницей, которую только терпела, возможно, ради собственной безопасности – Рейнхард мог вернуться в любой момент, и тогда что? Но мне хотелось думать, что где-то за этой ледяной холодностью таилась крошечная искорка доброты, которую я увидела во время болезни дочки. Вот почему я иногда расслаблялась, позволяла утром Кози понежиться в постели или в ванне, когда она играла с пеной и просила меня позволить ей еще чуточку посидеть в теплой воде. Как-то днем, когда мадам Гюэ спала, я даже вышла с дочкой в гостиную. Она трогала обивку софы и проводила пальчиками по кофейному столику так, словно они были редкими экземплярами из археологического музея. После этих долгих месяцев она, покидая пределы убогой спальни, словно переносилась на другую планету или пила чистую, прохладную воду после многодневных странствий по пустыне.

В июне Париж великолепен, и я даже не знала, кто больше страдал от невозможности прогуляться по его улицам, Кози или я.

– Как мне хочется побегать по парку, как раньше, – сказала Кози.

– Ты скоро побегаешь, – заверила я.

– Правда? – спросила я. – Или ты просто так говоришь?

Я тяжело вздохнула.

– Конечно, побегаешь, доченька.

– Тогда почему мы не уходим отсюда? Прямо сейчас? Мы можем заставить эту старую ведьму отдать нам ключи.

– Милая моя, – сказала я, – это не так просто. – Я показала на свой живот. – И не в моем положении.

– Я вот думаю… – Кози поглядела в окно. – Вдруг я проживу тут всю жизнь? В этой комнате.

Я покачала головой:

– Нет, доченька. Не всю жизнь, уверяю тебя.

– Ладно, я вот что решила. – Кози вздохнула. – Я буду всегда скучать без дедушки, и мне, пожалуй, будет грустно, что я никогда не поцелую Ника, – тут она усмехнулась, – но зато я с тобой, мама.

Я стиснула зубы, стараясь сдержать слезы.

– А я зато с тобой, доченька.

– Тогда, я думаю, нам повезло, правда?

Я кивнула, вспомнив малыша из дома напротив, которого когда-то разлучили с его матерью.

Кози прижала к себе медвежонка.

– А еще у меня есть месье Дюбуа. – Ее улыбка тут же погасла, и она повернулась ко мне. – Мама, если… со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о месье Дюбуа? Ты не бросишь его?

Я безуспешно пыталась сдержать слезы, которые текли по моим щекам.

– Ой, доченька, с тобой ничего не случится.

– Нет, ты обещай, – сказала она строго и решительно.

– Обещаю. – Я прижала к груди любимого медвежонка дочки.

Мадам Гюэ объявила за завтраком, что Рейнхард задерживается дольше. Новые важные дела на юге. Она знала, что я обрадовалась, и, подозреваю, что и она тоже, но мы обе не раскрывали свои карты. Через неделю я ошибочно приняла за доброту тарелку со сладостями и стакан молока (для Кози, конечно). В тот вечер за ужином я улыбнулась и попросила:

– Мадам Гюэ, пожалуйста, отпустите нас. – Я положила руку на живот. – До его возвращения. Пожалуйста!