Источник счастья. Небо над бездной - Полина Дашкова

— Зимой раскопки вести невозможно. Как же вам удалось?

— Я еще осенью его нашла, но пока Герман Ефремович болелидеей создать здесь туристическую Мекку, я ни слова никому не говорила. Сначаланужно было обеспечить безопасность. Знаете, Йоруба — человек тщеславный илегкомысленный. Я боялась, вдруг он не удержится перед соблазном устроитьбольшое шоу, раструбить на весь мир, какое чудо найдено здесь, в его владениях.

— Елена Алексеевна, это открытие мирового значения. Вамразве не хочется получить заслуженную порцию славы? — спросила Соня и не узналасобственного голоса.

Он звучал глухо, тускло, словно голосовые связки закоченели.

— Стать на пару дней героиней новостей? — Орлик рассмеялась.— Только об этом и мечтаю всю жизнь.

Соня хотела спросить еще что-то, но закашлялась.

— Да ты простужена, вот в чем дело. Ну ка, дай лоб, у тебянет температуры?

Дима подошел к ней сзади, совсем близко. Она почувствовалаего тепло, услышала дыхание.

«Ненавижу. Не смей меня трогать», — вкрадчиво прошептал ужезнакомый внутренний суфлер.

Оставалось повторить вслух. Но в это мгновение дворник заокном вскинул руку, и большой снежок ударил в стекло, как раз там, где застылолицо Сони.

Удар получился слабый, снежок рассыпался сверкающей пылью,но Соню тряхнуло, отбросило от окна. Она бы упала на пол, если бы Дима не успелподхватить ее. Голова у нее закружилась, по всему телу забегали быстрые тонкиеиглы. Сердце стукнуло сильно, болезненно, и она поняла, что несколько секундперед этим оно молчало, не билось, стиснутое хрустящей ледяной коркой. Кактолько оно ожило, вкрадчивый голос внутреннего суфлера исчез.

Дима обнял ее и прижал губы к ее виску.

— Температуры нет, ты, наоборот, холодная, дрожишь. Ну, чтос тобой, Сонечка?

Она уткнулась ему в плечо и прошептала:

— Прости, я не знаю.

Орлик приоткрыла окно, высунула голову, закричала:

— Эй! Это была плохая шутка! Швырять снежки в окно! От вас ятакого хулиганства не ожидала, уважаемый Дассам!

Берлин, 1922

У князя Нижерадзе взгляд был неприятный. Во время разговоравыпуклые глаза впивались в лицо собеседника с таким выражением, будто засловами скрывался иной, тайный смысл или будто князь знает о собеседнике нечто,чего тот сам о себе не ведает. Если бы Федор не был врачом, он бы, вероятно,растерялся, смутился и устал после нескольких минут общения с князем. Но Федорсразу сделал скидку на экзофтальм, пучеглазие, связанное с нарушением функцийщитовидной железы.

— Как вам удалось разыскать меня в таком случайном месте? —спросил Федор.

— А как вы думаете?

— Вы заранее знали адрес пансиона, дождались, пока я выйду,отправились следом. Немного странно, что не подошли сразу.

Они медленно шли вперед, по набережной. Федор прихрамывал,Нижерадзе двигался легко, уверенно, то и дело обгонял Федора. В очередной разобогнал, обернулся, уставился на него своим многозначительным взглядом.

— Мне хотелось сначала поглядеть на вас со стороны. У васбыло приподнятое настроение. Не мудрено, после российской нищеты и разрухи выпопали в рай.

— Ну, раем нынешнюю Германию вряд ли назовешь. Жесточайшийкризис, инфляция, — возразил Федор.

— А все-таки с Россией не сравнить, верно? — Нижерадзеподмигнул, и усы его приподнялись в улыбке.

— Верно, не сравнить.

— Плохи там дела?

— В восемнадцатом было хуже.

— Э, дорогой, не обольщайся. Худшее для вас, русских, ещевпереди. А что морщишься, хромаешь? Ну-ка, подойди к оградке, стой на месте, нешевелись.

Федора немного покоробило от того, как легко перешел на «ты»его новый знакомый, от повелительного тона. Однако он послушно остановился. Емустало любопытно, что будет дальше.

Нижерадзе принялся водить ладонями вдоль боков Федора, неприкасаясь, на приличном расстоянии. Глаза закрыл, бормотал что-то, шевелилусами. Федор рад был передышке. Спокойно наблюдал за лицом князя. Лицонапряглось, побагровело. Брови и усы смешно двигались вверх вниз.

— Правую голень ломал в детстве? — деловито спросил князь.

Никаких переломов у Федора никогда не бывало, но он решилподыграть, изобразил изумление.

— Как вы узнали? Да. Ломал. Очень давно, в третьем классегимназии.

— А, вот срослось неправильно. Потому много ходить неможешь, хромаешь. Ладно, так и быть, вылечу тебя.

— Что, прямо сейчас? Здесь?

— Э, нет, травма слишком давняя, долго работать с ней нужно.А стреляться зачем хотел? Из-за женщины?

Федор вздрогнул. Если с переломом князь ошибся, то спопыткой самоубийства попал в точку. Было такое, Агапкин правда пыталсязастрелиться в ноябре семнадцатого, когда Данилов вернулся к Тане после боев сбольшевиками за Москву, проигравший, но живой и невредимый.

— Никогда не хотел и не пытался, — холодно произнес Федор.

Нижерадзе открыл глаза, приблизил лицо так, что стал слышензапах чеснока из его рта, и, погрозив пальцем, прошептал с лукавой усмешкой:

— Ай, врешь, дорогой. Пистолет дал осечку, повезло тебе, носмотри, такие шутки не проходят даром.

Агапкин про себя облегченно вздохнул. Князь сказал наобум иугадал случайно. Самоубийство среди образованных юношей и девушек поколенияФедора было в большой моде. Спасла его от пули в висок вовсе не осечка. Спаслонечто совсем иное. Этого князь никогда ни за что не узнает, как ни зорки еговыпученные глаза, как ни чувствительны толстые, поросшие жестким черным волосомпальцы.

Набережная осталась позади. Теперь не нужно было сверяться скартой. Князь вел Агапкина к аптечной конторе. По дороге кивнул на витринумагазина мужской одежды.

— Как дело сделаешь, туда пойдем.

— Зачем? — спросил Федор, стараясь, чтобы не дрогнул голос.

Князь резко остановился, уставился на Федора.

— Ай, какой ты молодой, неопытный, — добродушно пропел он ипокачал головой, — не предупредили тебя? Не предупредил Глеб, знаю его,хитреца. Решил, так безопасней. Правильно решил. А то занервничал бы ты награнице. Таможенные чиновники — тонкие психологи, насквозь видят людей, мигомпочуяли бы твой страх.