Восхождение к власти: день гнева - Соломон Корвейн

нахлынувшего озлобления. – Я так ею гордился, ибо она давала покой плоти и удовлетворяла инстинкт наших самых великих и просвещённых коммунистов. А этот «дом» навечно стал символом союза между идеей коммунистического равенства и либеральной сексуальной вседозволенности. Да, либерализм так же потерпел крах.

- А как… сестра к этому отнеслась?

- Она ничего не могла поделать с данной участью, так как девушек отбирали без спросу. А зачем-то спрашивать, если славой сулит такая великая участь? Знаешь, коммунизм требует от каждого по максимальным возможностям и даёт по минимальным потребностям.

- Это ты к чему?

- Моя сестрёнка была ударницей коммунистического труда на фронте удовлетворения сексуальных потребностей. В день она могла принять до двадцати мужчин и женщин – прославленных идеологов северного коммунистического Этронто.

«Меня сейчас стошнит» - сердиться про себя Маритон. – «Проклятье, это омерзительно. Публичный дом какой-то, а не развитое коммунистическое общество». И тут мужчину накрывает волна воспоминаний, как его товарищи толпами ходили в государственные бордели Информакратии, которые должны удовлетворять потребности и даровать спокойствие организму.

- А ведь среди нас ходило множество представителей и «равного пола».

- Кого-кого?

- Они лишили себя принадлежности к женскому или мужскому началу, чтобы уподобить истинному коммунистическому началу, – восхищённо заявляет парень, слащаво улыбнувшись и уставив взгляд янтарных очей, где полыхает огонь безумия к звёздам, как будто усмотрев в них олицетворение мечтаний. – Они стали так же одним из олицетворений вечного союза между коммунистическим тотальным равенством и либеральной половой волей, когда человек, пользуясь свободой, приходит к равенству.

- Ох, так что стало с твоей сестрой, лучше это мне расскажи? – омерзение в речи Маритона не скрыть, но юноша настолько упивается своими речами, что не слышит этого.

- А моя сестра, когда пришли войска Империи, решила, что ей коммунизм не нужен и она предала все идеи равенства и свободы, – стал противиться Гален и от злобы сжал пальцы в кулак. – Моя сестрёнка присоединялась к Церкви и уверовала в лживого Бога, который отобрал у неё свободы. Теперь у неё муж и она старается жить «благоверной» жизнью христианки, как будто это есть истинная жизнь.

- А что, по-твоему «истинная жизнь»? – сложив руки на груди, вопросил Маритон.

Гален, чуть успокоившись, понял, что мужчина перед, ним не особо-то разделяет его идеалы и историю, и всем видом выражает отвержение того, что ещё пару минут он называл просвещённым обществом.

- Я-то смотрю, ты не очень жалуешь, то, что сказано. Разве ты не разделяешь тех великих идей, которые несли коммунисты? Разве это не достойно почитания?

- Прости, мне трудно это чтить. Я же не жил в те ваши «славные времена», – сарказмом окончил фразу Маритон, с жалостью смотря на юношу.

- Ах… не разделяешь. Знаешь, порой можно и не жить, но просветиться от мудрых и точных речей, которые несёт наш святой учитель.

- Учитель… говоришь, – почуяв, как сердце стало биться чаще – пульс участился, а в душе заиграло позабытое волнение доступное агенту, который вот-вот внедрится во вражескую структуру. – Знаешь, меня твои речи заинтересовали, можешь отвести к учителю?

Гален задумался, явно впав в борьбу с внутренними противоречиями. Юноша понимает – только что он по легкомыслию, навеянному революционными посылами, выдал секрет культа – никто, кроме посвящённых членов не должен знать про сообщество. Но с другой стороны он приведёт своего первого адепта, который станет ещё одним шажком на пути к победе мировой коммунистической революции.

- Хорошо, - с безумным свечением в очах выпалил юноша. – Пошли за мной, и я приведу тебя к нашему святому учителю.

Гален быстрым шагом рванул вперёд, каблук его туфель застучал по брусчатке и Маритон аккуратно пошёл за ним, уходя прочь от этого прекрасного места, уже разворачивая в мыслях все вероятности того, к чему может привести этот поступок.

Вокруг так же витает вечерняя прохлада, но с каждой минутой она превращается в ночной хлад, а небосвод постепенно окрашивается во всё более тёмные тона, показывая народу космическое пространство во всей его красе. Но большинство людей не замечают этого, ибо всё внимание душ и жизней привлёк новый порядок, вознёсший город на столпы порядка и развития.

Проходя всё дальше по городу, Маритон и Гален прошли за дорогу, перейдя через автомобильную развилку и выйдя на новый тротуар, ринулись через дворы, образованные домами, которые возвели практически у дорог и улочек. Высокие жилые постройки, утыкающиеся крышами в небосвод, настолько серые и тёмные, что с каждой минутой всё больше сливаются с наступающей тьмой и только свет в квадратных окнах отличает эти дома от нежилых обелисков – памятников Рейху, возведённых в благодарственном монументальном искусстве, чтобы укрепить веру населения в могущество и избранность Империи.

- Так куда мы идём? – вопрошает сквозь уже почти ночную мглу Маритон, не поспевающий за пареньком, которого словно локомотив тащит вперёд.

- Увидишь, – с лёгкой отдышкой отвечает Гален. – Давай-давай, ещё немного осталось.

Маритон едва поднажал, чтобы не отставать от юноши, который практически бегом пересекает местность. Деревья, кусты, лавочки, дворы, заборы – всё это смешалось в единую композицию искусства обустройства дворов в Рейхе. Бывшему аккамулярию, проработавшему множество лет на должности, схожей со званием следователя, не так важна окружающая среда, ибо его заботит только цель и куда она заведёт.

Двор за двором, улочка за улочкой и Гален заходит в прямом смысле в тупик. Четыре двадцатиэтажных постройки примкнули одна к другой и образовали широкий и довольно просторный двор со своим садиком, детской площадкой и беседкой, где вместе с ними умещаются парковочные места.

- Вот, посмотри, - обратился Гален к Маритону, вытянув руку в сторону здания по левую сторону, чей фасад представлен серой отделкой, украшенной геральдическими знаками из оранжевой меди. – Вон там наша коммуна.

- Так пошли.

Гален повернулся и встал лицом к лицу с Маритоном, уставив на того суровый взгляд янтарных глаз, пытаясь рассмотреть что-то в механическом оке мужчины, полыхающим ярко-красным заревом диодов.

- Сначала дай мне обещание, – дрожащим голоском юнец заговорил. – Ты должен дать слово, что никому не раскроешь положение нашей коммуны. Нас, истинных либеральных людей и равных коммунистов осталось так мало, что нужно беречь друг друга. Хорошо?

- Да, обещаю. А теперь пошли.

Гален медленно зашагал к крыльцу и, преодолев тринадцать ступеней, оказывается рядом с массивной металлической дверью. Датчики реакции на движение тут же загораются, обливая пространство ярким светом, открывая все детали,